Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных

Иногда этот культурный шок оказывает влияние на все общество сразу. Первый черновик этой главы я написал в условиях локдауна в Нью-Йорке, во время пандемии коронавируса, когда среди горя и тревоги люди вдруг стали высказывать одновременно печальную и радостную благодарность за то, что им приходится переживать. Хотя они были в неоплачиваемом отпуске и мысль о квартирной плате не давала им спать по ночам, они получили возможность чаще общаться с детьми или заново открывать для себя удовольствие сажать цветы либо печь хлеб. И искренне этому радовались. Вынужденный перерыв в работе, учебе и общении заставил пересмотреть многие представления о том, как нужно проводить время. Оказалось, например, что можно прекрасно выполнять свою работу, не тратя часы на дорогу в унылый офис и не сидя на рабочем месте до 18:30 исключительно для того, чтобы создать впечатление усердного работника. Также оказалось, что можно без особого сожаления отказаться от большинства ресторанных блюд и кофе навынос, к которым я привык, воображая, по-видимому, что они скрашивают мне жизнь (это открытие, правда, имеет и обратную сторону, учитывая, сколько рабочих мест задействовано в этих заведениях). И видя, как люди с балконов аплодируют сотрудникам скорой помощи, как ходят за покупками для тех, кто не может выйти из дома, как совершают многие другие бескорыстные поступки, мы поняли, что на самом деле не так уж мы равнодушны друг к другу. Просто до появления вируса у нас, по-видимому, не было времени это показать.

Конечно, жизнь в целом не изменилась к лучшему. Но наряду с опустошением, которое вызвал вирус, он изменил к лучшему нас, по крайней мере временно и в некоторых отношениях. Он помог нам более четко осознать, чего нам не хватало в жизни до изоляции и на какие компромиссы мы волей-неволей шли, например, живя исключительно работой и не оставляя себе времени для добрососедских отношений. Это ощущение шока от возможностей – поразительное понимание, что мир мог бы быть другим, если бы только мы все достаточно сильно захотели этого – в больших масштабах, – хорошо уловил нью-йоркский писатель и режиссер Хулио Винсент Гамбуто. Он написал:

То, что показала нам эта травма, незабываемо. В Лос-Анджелесе без автомобилей чистое голубое небо, потому что загрязнение просто прекратилось. В тихом Нью-Йорке можно услышать щебет птиц посреди Мэдисон-авеню. На мосту Золотые Ворота были замечены койоты. Это картинки с открыток, образы того, каким мог бы быть мир, если бы мы сумели найти способ не оказывать такого убийственного воздействия на планету{147}.

Конечно, кризис также выявил недостаточное финансирование системы здравоохранения, продажность политиков, глубокое расовое неравенство и хроническую экономическую нестабильность. Но все это тоже способствовало ощущению, что теперь мы видим по-настоящему важное, то, что требует нашего внимания, – и что на каком-то уровне сознания мы всегда это знали.

Когда локдаун подойдет к концу, предостерегает Гамбуто, корпорации и правительства вступят в сговор, чтобы заставить нас забыть о представших перед нами возможностях с помощью блестящих новых продуктов, услуг и отвлекающих культурных стычек. И мы будем так отчаянно хотеть вернуться к нормальной жизни, что у нас возникнет соблазн подчиниться. А ведь вместо этого мы могли бы зацепиться за это ощущение странности происходящего и начать по-новому принимать решения о том, как использовать часы нашей жизни: