Четырнадцать дней

Дочка назвала птенца Летуном, заявив, что он принадлежит небу, даже если не может летать. «Я Землянка, а он Летун», – объяснила она мне. Птенец быстро рос и вскоре покрылся черными перьями, которые переливались на солнце темно-синим. Он смотрел желтыми бусинками глаз, наклоняя голову набок. Дочка взяла в библиотеке книжку про птиц и выяснила, что это гракл. Согласно книге, граклы едят все, включая пищевые отходы. Она кормила его семенами подсолнуха, вареными яйцами, печеньем «Поп-тартс» и «Динг-донгс». Однако больше всего он любил мягкое печенье с инжирной начинкой.

Гракл не певчая птица, петь он не умел. Он квакал и издавал звуки, похожие на скрежет ногтей по классной доске. Когда дочка гладила его по голове, он закрывал глаза и вытягивал шею, подставляя ее, словно собака.

Дочка поняла, что гракл не полетит, если его искалеченная лапка не сможет обхватить ветку, поэтому каждый день разжимала ему коготки и зацепляла их за свой палец. Однажды, когда он сидел у нее на пальце, она слегка подбросила его, и он со стуком упал на пол и разорался от злости. Ему не понравилось подобное обращение. Ха! Дочка продолжала его подбрасывать снова и снова, и в конце концов он сообразил, что от него требуется, и научился летать. Совсем скоро он уже летал по всей квартире. Я купил птичью клетку и повесил ее на крючок в спальне дочки. Внутрь мы положили еду, и гракл стал залетать в клетку на ночь.

Когда пришло лето, дочка умоляла меня вынести Летуна на улицу. Я переживал, что он улетит, но она настаивала: он никогда ее не оставит. В то время состояние жены все ухудшалось, депрессия утягивала ее на дно, но, конечно же, тогда я этого не знал, просто отчаянно хотел держать нашу малышку как можно дальше от дома и ее матери. Она знала, что мама больна и должна оставаться в постели, но не знала точно, в чем дело. Дочка вынесла гракла в клетке в небольшой парк под названием «Роща ветеранов» на Уитни-авеню. Она открыла дверцу – гракл вылетел из клетки и сел на дерево, но, когда она постучала по клетке и положила в нее печенье с инжирной начинкой, сразу вернулся. Дочка ходила в тот парк при любой возможности. Открывала дверцу клетки, и гракл летал по окружающим деревьям, иногда часами, но, как только она стучала по прутьям, тут же залетал обратно, начинал каркать и выпрашивать свою печеньку с инжиром.

Той осенью моя жена наложила на себя руки: выпила таблетки. Слава богу, Есси была в школе. Я соврал, будто мама вернулась в Румынию. Разве мог я сказать ей правду? Может быть, я поступил неправильно, ведь моя девочка сильно разозлилась на мать за то, что та нас бросила. На самом деле моя жена в своем безумии верила, будто должна покончить с собой ради любви к Есси: мысль о том, что ее психическое заболевание разрушит жизнь дочери, приводила ее в ужас.

Дочка упорно настаивала, что Летун никогда ее не бросит. Она была в этом абсолютно убеждена. Однако через неделю, когда она взяла его в Рощу ветеранов, там, на верхушках деревьев, сидела стая граклов. Она открыла клетку – Летун выпорхнул и присоединился к ним. Как бы Есси ни свистела и ни стучала по клетке, пытаясь заманить его обратно печенькой с инжиром, он не хотел возвращаться. Она оставалась там, звала его до заката, а потом стая поднялась и исчезла над крышами – улетела на юг.

Много недель подряд она все ходила в Рощу ветеранов с упаковкой инжирного печенья и клеткой, стучала по ней и звала Летуна. Но он так и не вернулся.

И как уже было сказано в начале истории, именно тогда я решил во что бы то ни стало оставаться со своей дочуркой. Пока я ей нужен.

* * *

Он замолчал, история закончилась. Я боялась пошевелиться и заговорить, боялась хоть чем-то разрушить наваждение. А потом не выдержала. Я наполовину вздохнула, наполовину всхлипнула, звук эхом разнесся по крыше, и все присутствующие повернули голову ко мне.

Летун! Я так хорошо его помнила. Годами в его поисках я вслушивалась в птичьи голоса в парках Нью-Йорка. И если совсем честно, то, помимо Линн, одной из причин моего переезда в леса Вермонта после колледжа была идиотская идея, будто там мне может быть проще найти Летуна.

– Папа, – хрипло выдавила я, все еще не в состоянии и пальцем пошевелить от шока. – Что… что ты тут делаешь?

Я разглядывала его широкое лицо, густые седые зачесанные назад волосы, блестящие зеленые глаза, расширенные от удивления и восторга.

– Есси! Девочка моя! А ты-то что тут делаешь?

– Я… управдомом работаю.

– Вот как? Здорово! У тебя всегда были золотые ручки. Ох, я так переживал за тебя из-за того приступа астмы. А потом ты и вовсе пропала. Почему не звонила?

– Но… – Я все еще не понимала, что происходит. – С тобой все в порядке?

– Лучше не бывает!

– А как ты здесь оказался?

– Сам толком не помню… – Он потер лоб.