Четырнадцать мгновений бармена

Годы идут, командиры уходят в запас.

Помни войну! Это, право же, вовсе не странно:

Помнить все то, что когда-то касалось всех нас.

Ю.И.Визбор

Пожилые люди к нам почти не заглядывают. А если и заглядывают, то им, как правило, не больше семидесяти лет и заказывают они, в основном, пиво или что-то безалкогольное.

Однако этот старик разительно отличался от всех остальных. Хотя… его стариком-то нельзя было назвать… скорее старичок… невысокий такой, скромный, с очень мягким голосом, всё время со своей старой-старой тростью, прихрамывающий на правую ногу. Лицо его, покрытое морщинами, всегда как будто сияет, ведь он постоянно улыбается своей старческой бледной улыбкой. Волосы, на удивление, ещё не выпадают, а наоборот красиво вьются, хотя и седые. Возраст не сделал его толстым, как делает со многими пожилыми людьми, наоборот — высушил, сделал почти как мощи.

Он заходит нечасто. В основном, ближе к вечеру, когда на улице ещё светло. Опираясь на свою трость, буквально запрыгивает на стул, кладёт пятьсот рублей и просит кофе с молоком и кусочком торта. Реже он заказывает рюмку водки…

В первый раз, меня даже умилила эта его простота заказа и общения. Такой искренней вежливости я ещё не слышал ни от кого из клиентов:

— Молодой человек, будьте, пожалуйста, так добры, сделайте мне немного кофе с молоком, и какого-нибудь торта кусочек мне дайте.

Вроде, ничего необычного, а настолько душевно звучало, что я даже выдал в сердцах:

— Все бы так заказывали…

— А что? Мне ж немного надо на старости лет.

— Всем бы так…

— Ну, так, раздолье же! Вон у вас сколько бутылок-то стоит! — восхищался он.

— И то правда.

— А я своё уже отпил. Помню, раньше мог много пить и не пьянел. А с возрастом как-то, знаете, здоровье стало жаль. Вот, уже тридцать лет как, считайте, не пью. Так, только, иногда по праздникам рюмашку пропускаю-другую. Дальше уже и врачи не велят…

— Ну, в вашем-то возрасте…

— А я, знаете, с двенадцати лет, ведь, можно сказать, пью…

Я поставил на стойку его заказ, он слегка отхлебнул кофе и стал вилочкой разрезать эстерхази.

— Как в сорок втором году прибился к партизанам, так и пошло… там же, сами понимаете, перед разведкой иль налётом всяко страшно, а так выпили по сто грамм, ну, мне пятьдесят давали, и, вроде, уже ничего — можно идти. Как будто наркотик какой-то, можно сказать, но пили многие…, наверное, даже, все…

— Так вы воевали? — удивился я.

— Конечно. Я сам-то из Мозыря. В деревне мы жили. У меня папа в сорок первом году на фронт ушёл, там и погиб… а через год к нам немцы пришли. Маму в Германию угнали, меня тоже хотели, так я в лес убежал. Хотел, помню, в армию — так не брали. Кому я в одиннадцать-то лет нужен был? Прибился к партизанам — там все нужны были. И вот, пошло как-то… Я маленький вышел, да и остался таким…

Старичок усмехнулся, поедая кусок торта.

— То провод отыщу немецкий — обрублю — без связи их оставлю. То в деревню какую забегу, разузнаю кто и где живёт и прочее, а потом в лес, к командиру отряда сразу. А он у нас здоровый дядька был, плотник, по-моему. Всегда, помню, говорил: «Спасибо, Гришуля! А дальше уже взрослые разберутся!». А я просился с ними на это самое дело. Всё никак не брали. Я тогда, по-тихому, следом за ними пошёл. Заметили всё-таки меня, но уж поздно было, иди, сказали, с нами. Мост нам тогда следовало взорвать, чтоб прям как поезд пойдёт, так сразу. Ну, стало быть, взрывчатку заложили, часовые-то немецкие — кто дрыхнет, кто ещё что делает — нам с руки было. Только состав показался — мы и рванули железку, и дёру оттудова. Дня два мы от немцев убегали — следы путали. На третий день какая-то группа ихняя нас нашла — в бой ввязались. Вы знаете, так страшно мне никогда не было! Вокруг стрельба, крики наших и этих… а я только с лопаткой сапёрной… Что я мог сделать? Помню, увидел мёртвого немца, а у того автомат валяется. Только я прыг к нему — так пуля в руку как вонзилась. Вроде бы больно, а вроде бы и страха больше… я вцепился в этот автомат — весь магазин, наверное, в какого-то немца выпустил. И, знаете, как будто бы радость — убил врага родины нашей советской, а с другой стороны, вот он труп — я его убил, да как же ж так? Мы тогда, слава богу, никого не потеряли. Ранило только наших много, лечили долго. Меня тоже. Пулю-то извлекли, но крови я потерял прилично, говорят. Полгода, примерно, не пускали меня никуда, даже осмотреть что-нибудь сходить.

Он ещё отхлебнул кофе, протёр лицо салфеткой и продолжил: