Четырнадцать мгновений бармена

— С сорок третьего меня уже стали везде брать, потому что людей в отряде меньше становилось, а на задания ходить кому-то, да, надо было. Я и мосты взрывал, и дома в захваченных деревнях сжигал, и колонну немецкую с нашими ребятами обстреливал. За пятнадцать минут, в принципе, управлялись. А когда немцы по лесам ходили — нас искали, так мы к болоту уходили прятаться. Всяко их больше было — не вывезли б мы столько отстреливаться. Но, как-то раз, и до болот добрались они. Долго мы стрелялись с ними. Уже и артиллерия нас накрывала — да без толку всё. Ну, что такое артиллерия по болоту? Ну, ничто, считайте! В общем, когда и наших немало полегло, и их прилично — дошли до рукопашной. А я ж маленький, хоть и тринадцать уже. Бегу на немца, прыгаю, лопатку ему в шею вонзаю — на меня уж другой кидается, душит, зараза. Думаю, всё, вот и конец мой пришёл… вдруг, вижу, у этого глаза округлились прям, отпустил, упал в бок… а это дядя Ваня из моей же деревни его из пистолета подстрелил. Подбежал ко мне, спрашивает, не ранен ли я и прочее, так его, вдруг, самого в спину застрелили… и так мне обидно стало от злости!.. Прыгнул я к какому-то автомату, и давай палить по всем, кто в сером был, а сам кричу — не пойму, что. Меня тогда в ногу ранило…

Он похлопал ладонью по той самой хромой ноге.

— … до сих пор, вот, хромаю. В госпиталь меня, тогда уже отправили, военный. Помню, лежу, а рядом солдаты, офицеры… у кого руки нет, у кого ноги по колено… а почти все шутят, смеются, курить локтями пытаются… и этот запах… запах… просто не передать… смешался и табак, и кровь, и пот, и отчаяние человеческое, аж до сих пор, как вспоминаю, плакать хочется…

У Григория на щеке появилась слеза, которая как-то незаметно на фоне его морщинистой кожи скатилась с лица на пол.

— Потом немцев погнали с нашей земли уже. Я просился дальше на фронт — сказали, мол, нельзя, маленький, и без тебя войну закончим. Определили в сапёрный отряд — родину разминировать. Тоже много наших легло на этом деле. Идёшь, иной раз, по полю с миноискателем, а где-то взрыв прогремел. А когда возвращаешься, узнаёшь, что твоего товарища, с которым ещё сегодня утром кашу ел, убило… и видишь, как несут куски от него — всё, что осталось… Так и ходили мы — мины искали. Война уж окончилась, мы победили, а мины всё взрываются и взрываются. Так до года, этак, сорок седьмого и проходили в поисках. А там уж я и учиться пошёл. Сначала в вечернюю школу, надо ж закончить было, а то до войны только пять классов едва успел…. Потом на агронома выучился. Дальше знаете, наверное… и хозяйство поднимать надо, и целина, и прочее…

— Вас прям заслушаешься! — восхитился я.

— Да чего тут слушать-то? — усмехнулся Григорий. — Простая жизнь, я — простой человек. Это сейчас как-то не очень просто стало…

Он глубоко вздохнул.

— Вы знаете, наш народ такой терпеливый. Даже слишком. Ему по башке всё стучат да стучат, что-то чепуху какую-то на голову сыплют, а он терпит и терпит, хотя и возмущается. Зачем только? Вот это и непонятно. Сущность, стало быть, наша такова — терпеть, пока совсем уж больно не станет…

Старик глянул мне в глаза.

— Ну, ничего, войну пережили, а это… хотя бы не стреляют… пока… Вы знаете, а налейте-ка мне водочки. Грамм сто, не больше…

Я удивился:

— А с вами всё в порядке будет?

— Да уж поверьте! Я ж говорю, с двенадцати лет пью! Кстати, на этом, видно, мы и держимся. Народ, я имею в виду. Всё как-то нескладно, а выпили — как будто не так уж и плохо — дальше жить можно. Жалко, голова потом болеть сильнее начинает, потому что ко всей этой мороке ещё похмелье прибавляется…

Я налил ему рюмку. Григорий задумчиво взял её в руку и поднял тост:

— Эх, за народ! За тех, кто живёт, кто жил и, кто будет!..

Медленным залпом, если можно так выразиться, он осушил рюмку и положил купюру на стойку.

— Что вы? — удивился я. — Не надо. Пусть будет за счёт заведения!

— Надо! — вдруг чётким голосом, как в молодости, видимо, ответил Григорий. — Что же я, не могу заплатить за себя? Пока ещё могу! Так что, берите и не спорьте. За всякий труд платить надо!

Спорить я не стал и молча принял деньги от него.

— Всего вам хорошего! — сказал он, уходя. — Не забывайте меня, я ещё иногда буду захаживать, покамест ноги носят!

— Заходите-заходите, рады будем! — ответил я, а сам почувствовал, что говорю именно искренне. Вернее, настолько искренне.

Вообще, я должен сказать, что с Григорием Яковлевичем, как я потом узнал, его зовут, беседовать всегда приятнее всего! Это очень интересный и настолько честный человек, что я прям всегда искренне радуюсь, когда он к нам захаживает, что происходит, увы, не часто. Я просто надеюсь, что этот дедушка ещё подольше поживёт, ведь таких искренних и открытых людей всё меньше….

Послесловие (вместо эпилога к первой части)

Разные люди, разные судьбы, глупые игры случайных сил.

Кто нам поможет, кто нас рассудит, кто нам поверит и всё простит?