Чезар

Побродив до глухих сумерек, я не нашёл ничего интересного, кроме бело-голубой кабины ЗИЛа в паучках ржавчины. Любители сувениров сняли с него руль, приборы, дверные ручки, подфарники и даже мелкие проводки.

Я вернулся к лагерю и тоже лёг, но организм не хотел выходить из режима преодоления усталости, сердце работало мерно, как судовой дизель, и вместо расслабления я чувствовал тревогу. Я знал это состояние: просто не хочу потерять контроль над ситуацией.

Я смотрел в стык неба, где рыжий закат переходил в голубой купол востока. Когда я снова посмотрел на Кэрол, она задумчиво разглядывала меня.

— Спи, — сказал я.

Она кивнула, закрыла глаза, но заснуть не смогла. Вскоре я заметил, что она смотрит в небо, где лениво разгоралась первая звезда. От усталости бывает бессонница.

Разводить костёр мы побоялись, помня о наставлениях Лиса, но, когда сгустились сумерки, я зажёг горелку. Голубая радужка пламени сделала жизнь веселее. Когда ты лишён почти всего, даже самое мелкое событие укрепляют твою веру в успех.

— Может, оставить газ на завтра? — с сомнением спросила Кэрол, хотя я видел, как ей нравится моргание огня.

— Нам хватит, — ответил я.

Я не был в этом уверен, но знал другое: нельзя сидеть в кромешной тьме. Нужен хоть какой-то ориентир, и светящееся кольцо было живым свидетельством того, что некоторая часть мира ещё на нашей стороне.

Маски мы больше не надевали. Кэрол, подобрав колени, положила на них подбородок, и вдруг спросила:

— А у вас семья есть?

Я покачал головой. Она не отстала. Пустота вечера сделала её любопытство кровожадным, поэтому она сыпала вопросами. Почему мы разбежались с Ириной? Каково это — жить одному? Кто её предшественница? Почему я не завёл детей? Почему не женюсь?

— Я был женат, — ответил я после паузы, размышляя, стоит ли сворачивать на эту тему. Кэрол вцепилась мёртвой хваткой: эта подробность словно бы перевернуло её представление обо мне. Я был женат? И на ком?

Я ответил правду: на женщине по имени Вика, которая умерла, как умирают в конце концов все люди, просто в нашем случае это произошло слишком рано. Кэрол почувствовала топкую почву и прекратила расспросы, но интерес выдавали её пальцы, которые нетерпеливо скребли грубую ткань джинсов.

Я сказал:

— Говорили, что мы половины одного целого. Врали, похоже. Её нет, а я здесь. Последние месяцы были тяжёлыми, я боялся, что они испортят память о ней, но память проявила доброту, и я до сих пор вижу её такой, как в первые дни.

— Думаете, она и была та самая, единственная?

— Кто знает? Меня это долго мучило. Может быть, мы прожили бы целую жизнь, а может, эти отношения кажутся идеальными лишь потому, что мы застали только самое начало. Мы с ней просто очень совпали по характерам. С ней всё получалось само собой. Думаю, такой шанс даётся один раз.

Я нащупал камень и швырнул в кусты. Раздался шелест и глухой стук. Я тщательно вытер ладонь о штанину.

— Почему вы уверены, что другого шанса не будет? — спросила Кэрол низким, охрипшим голосом.

— Потому что пробовал.

— Но вы же как-то нашли её?

— Да не нашёл. Само получилось.

С Викой мы познакомились в августе 2000 года, через полтора месяца после моего возвращения из Аргуна. Тогда я меньше всего думал о личной жизни: в те дни она казалась мне излишеством, прихотью, которая возникает от праздности.

Первые дни после теракта мной владел азарт выжившего: сначала мы разгребали завалы, потом отвечали на вопросы следователей и военных прокуроров, потом говорили с родными тех, кто не вернётся. Им важно было понимать, что их близкий погиб не зря.

Но когда улеглась суета, я ощутил пустоту, для которой не было причин, а потому не было лекарства. Всё вокруг потеряло остроту и смысл, смешалось, спуталось. Меня направили в отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Я пытался работать как прежде, оформлял документы, делал звонки, ездил на обыски. Люди говорили слова, но слова стали похожи на патроны, которые можно использовать однократно, а потом они уже не пробивают. Люди повторяли одно и то же, а внутри меня росла груда стреляных гильз.

Обычный человек живёт в иллюзии полного контроля над собой. Мы действуем, не задумываясь, и общество в целом одобряет наши действия. Но привычку быть обычным человеком легко сломать, если показать условность большинства запретов. Как только ты научился убивать, внутри тебя ломается какой-то предохранитель, и твои естественные побуждения перестают синхронизироваться с тем, что принято считать нормальным.

Как-то в коридоре прокуратуры я увидел женщину в цветном платке, возможно, цыганку или армянку, не знаю. Может быть, её вызвали на беседу, или она хотела написать жалобу. Она была немолодой и красивой, и что-то в её внешности разозлило меня. Если бы мне сказали казнить её, я бы сделал это, не испытывая ни удовольствия, ни сомнений. Женщина словно почувствовала исходящую от меня угрозу, и, когда я дошёл до нужного кабинета и обернулся, её уже не было. Это разозлило меня ещё сильнее.