Чезар

В старших классах, накануне катастрофы, меня увлекла юриспруденция, точнее, меня увлёк образ адвоката, каким его рисовали голливудские кинорежиссёры. Позже я понял, что суды не похожи на театральные подмостки, что российская правовая система напрочь лишена эффектности и очень формальна. Но мой выбор был продиктован и желанием уехать из дома, осесть в Екатеринбурге, перебраться в Москву или, кто знает, в Лондон. Мной двигало желание доказать отцу, что достойная жизнь возможна и вне заводских трущоб, что я, сорвавшись с насиженных мест, не превращусь в изменника, в негодяя, в белорубашечный скот. Я всё представлял себе, как приезжаю домой уже взрослым опытным адвокатом, как отец задаёт мне какой-нибудь мучащий его вопрос, связанный с регистрацией прав на садовый дом или продажей автомобиля, и как я помогаю ему разобраться, и он видит, что я тоже приношу пользу. Он никогда бы не принял мой тогдашний образ, длинные волосы, модные вещи, побрякушки на шее. Но мне хотелось показать ему, что всё это совместимо с его принципами. С подачи отца я много лет занимался боксом, он заставлял меня стоять и держать удар, вставать снова, биться до потери сознания. И я думал, что сумею проявить те же качества, но уже в залах суда, в схватках с прокурорами и бандитами.

Но он не застал меня нового: зона сожгла его слишком быстро. Я помню холодный день, когда мне сообщили о его пропаже. Вся моя жизнь в Екатеринбурге стала вдруг бессмысленной, потому что исчез полюс магнита, отталкивающий меня к ней. Я вдруг стал ужасно свободен. Мать никогда не препятствовала моему решению и в тайне всегда желала мне другой судьбы — она и сама потом сбежала на Кавказ. Как же получилось, Шелехов, что ты, свободный гражданин с красным дипломом юриста, оказался вдруг в Челябинске, в городском отделе полиции?

Смерть отца не освободила меня, а сковала ещё сильнее. Можно оставить живого человека, но нельзя оставить могилу, тем более, когда её нет. Живой человек найдёт себе компанию, у неизвестных могил есть только мы. Что мной двигало? Я уже не помню. Я закончил университет, приехал на лето в Челябинск и больше не уезжал. Это был 1999 год — год рождения Кэрол, семь лет после катастрофы. Жизнь в стране уже повернулась к лучшему, но Челябинск ещё сражался с прошлым, лечил свои опухоли, выстраивал отношения с растущей рыковановской империей.

Забавно, что одно из первых дел, которое мне поручили в полиции, было связано с перестрелкой на металлобазе, где рыковановские сошлись с местной охраной. Тогда я почувствовал правильность выбора, словно бы его наконец одобрил отец. Я вернулся домой, я очищаю комбинат от бандитов, помогаю строить его заново. Куда всё это делось? Никуда. Я просто прозрел. Вернувшись из Аргуна, я уже не считал Рыкованова и его бойцов чем-то временным: тогда стало понятно, что они и есть власть, порядок, будущее. А потом мы познакомились с Викой и прожили вместе два года, просвистевших мимо виска. Потом Вика умерла, а я без колебаний принял щедрое предложение Рыкованова и с тех пор своему выбору не изменял. Я врос в этот город корнями, которые достались мне от отца, словно бы мы оказались одним деревом. А теперь я чувствую, как корни рвутся, и это больно.

Нет, Рыкованов меня не предавал. Он просто поставлен перед фактом и не располагает временем, чтобы всё тщательно взвесить. Разве он сказал, что считает меня виновным? Разве я утратил его доверие? Обвинения против меня серьёзные, но я не потерял права защищаться. И Рыкованов ценит тех, кто умеет держать удар. Чего он ждёт от меня? Что я вернусь и буду клянчить его защиты? Или что я засуну липовые улики в глотки тем, кто их разбрасывает? Да, ему сейчас не до меня, однако рано или поздно в этом вопросе нужно будет поставить точку. И я не намерен сидеть в осаде, бегать и прятаться. Я не собираюсь терпеть, как армия шакалов за моей спиной будет растаскивать то, что мне ещё дорого. У каждого сейчас свой фронт, и моя задача предельно проста: найти чёртов телефон Эдика и вытащить из него, всё что можно. Будет ли этого достаточно? Об этом я подумаю потом. Я принесу этот телефон и хлопну Рыкованову на стол. А потом разберусь с крысой Подгорновым.

Поднялся лёгкий ветер, стаскивая дым умирающего костра на спящих. Сосны утробно скрипели. Вскрикивала одинокая птица. Промежутки между соснами протаивали голубым свечением. Их кроны вязали в утреннем тумане. Пахло приближающимся дождём.

Меня одолевал сон, и пару раз я свалился с бревна. Голова стала тяжёлой для неустойчивых рук. В конце концов, я сдался, подкинул в костёр дров, расстелил около него брезент, накрылся ватной куцавейкой и уснул быстрее, чем почувствовал первый ползучий холод.

Я проснулся внезапно от неприятного ощущения, будто ноги обёрнуты влажными тряпками — утренняя роса промочила кеды. Но было и ещё что-то: за мной словно кто-то наблюдал. Я услышал чужое присутствие по отражению звуков где-то за своей головой.