Чезар

Я толкнул Кэрол ногой, но она отстранился и зашипела. Илья мельком посмотрел на меня, но я развёл руками: мол, что с неё взять, устала.

Получив мою поддержку, он проговорил тоном, в котором зазвучали учительские нотки:

— Жертвы не могут быть напрасны. Разве мы не победили Орду пять веков назад? И ещё раз победим. А если не победим, жертв будет ещё больше. Сарматы, говорят, плохие воины, трусливые и плохо организованные. Но у них грязная бомба. Они только и ждут, чтобы на нас её кинуть.

— Ну, какие сарматы? — воскликнула Кэрол. — Кто это? Вы сами их видели? А грязную бомбу вы видели?

Илья посмотрел на неё ошеломлённо. Наверное, в Магнитке не было тех, кто рассуждал как Кэрол, и наверное, для него стало открытием, что кто-то оспаривает азбучные истины. Ну, что же, Илья, привыкай: в сложные времена всегда появляются сложные собеседники.

Наконец он собрался с мыслями, кивнул в сторону холодильника, на котором стоял пузатый телевизор, и упрямо сказал:

— Конечно, видел. Ужасные люди! И не люди, а зверьё! Натовцы сколько лет это планировали. Язычество, паганство, сарматы — это же дикость, варварство. А мы люди православные. Они хотят ослабить нас, чтобы разорить наши земли, а потом установить тут натовские гестапо и уничтожить Русь совсем. Им русские не нужны. Они тут всё заразят.

— Да вы съездите в Казахстан! — не унималась Кэрол. — Никаких сарматов вы там не найдёте. Ну, найдёте, конечно, на каком-нибудь городском празднике, как у нас байкеров. Это просто субкультурный феномен. Вы почитайте на эту тему…

Она потрясла своим телефоном, но Илья нахмурился:

— В интернете ложь пишут, потому что интернет контролируют американцы, через него война и готовилась. Откуда нам знать, как там на самом деле? Никто не знает. Генеральному штабу виднее.

— Ясно, — Кэрол хотела плеснуть себе ещё водки, но Лис перехватил её руку. Она свирепо посмотрела на него и, пыхтя, проговорила:

— То есть лично вы сарматов не видели? А телевизору верите безоговорочно? Может быть, сначала разобраться? Это ведь не товарищеский матч: здесь ставки — жизни людей! Целых поколений!

Привязалась же к мужику… Этак нам в самом деле придётся ночевать в поле. Я хотел вмешаться, но осмелевший Илья парировал:

— А как раньше войны были? Разве про них кто-то что-то знал? Вот была Первая мировая война: разве могла Россия не вступать в неё? Разве имела моральное право? И мы бы победили, если бы не бездарный мир, заключённый большевиками. А большевики — предатели Родины. Это они Казахстан и придумали, а до них не было такой страны вообще. Придумали, а мы теперь расхлёбываем. Но зато теперь с нами опять будут считаться.

— Будут считаться! — пылала Кэрол. — Как считаются с сумасшедшим соседом, который гадит на лестничной клетке! И вот ради этого гибнут люди?

— Люди всегда гибли, что теперь…

— И не в погибших дело! — не унималась Кэрол. — Разве выжившим легко? Разве война не оставляет после себя инвалидов, бездомных, сирот, сумасшедших, спившихся, озверевших, потерявших всякую веру? И если мы сами не знаем, что там происходит, то почему одобряем этот театр теней? Чтобы потом на их могилках сказать, что нам жаль? Что искусство требует жертв?

— Какое искусство? — переспросил сбитый с толку Илья.

Кэрол задохнулась в бессилии. Лицо её горело. Я встал, обхватил её сзади и приложил ко лбу влажную тряпку. Она даже не сопротивлялась. Вид неё вдруг стал беспомощный, она обмякла.

— Дыши, — велел я. — В первые дни всегда тяжело. Это пройдёт. И к Илье не приставай — он тут не при чём. Помнишь, что я тебе вчера говорил? Ночью всегда страшнее.

Лис встал и коротко велел её:

— Идём.

Она молча последовала за ним.

В приоткрытое окно было слышно, как они вышли, тихо переговариваясь, как скрипнули двери «Буханки», как хлопнула калитка: похоже, ночевать они собрались на улице. Ну что же, не самая вредоносная форма протеста.

Когда всё утихло, мы с Ильей выпили ещё. Я сказал:

— Вы простите, она устала за день, потом эта новость про Вовку, вот и понесло…

Илья покачал головой:

— Надо же, какая молодёжь… Нигилисты. Ни во что не верят. На них Запад влияет. Ведь так и до измены один шаг. Я Маше говорю: ни в коем случае пропаганде не верь! Нас уже давно изнутри расколоть пытаются.

Веки мои слипались, и на их тёмной изнанке то и дело прыгала в лобовом стекле «Буханки» дорога, ухабистая, бесконечная… Я уже почти было влился в её роковой поток, но голос Ильи вытащил меня обратно на кухню, залитую светом жёлтой лампы:

— А у нас на заводе все за, — произнёс он с некоторой торжественностью. — Утром 22 июня — это ведь суббота была, — не сговариваясь, все пришли к проходной и запели гимн. Я считаю, что принятые решения соответствуют интересам государства.

Он посмотрел на меня. Сцена с Кэрол оставила пробоину в его мировоззрении, и он ждал, что я, как сварщик, устраню эту течь. А может быть, он просто боялся меня: кто вообще знает, что у него на уме?

— Хорошо, что вы патриотично настроены, — ответил я как можно теплее.