Чезар

Стали приходить друзья погибшего, все молодые и коротко стриженные. С ними зашли несколько девушек. По очереди они приносили соболезнования тёте Люде, обнимали её, предлагали помощь. Дольше всех к ней прижималась светловолосая, полноватая девица, жмурясь от слёз. Крупные капли сверкали на веснушчатых щеках.

— Ира, Ирочка, — приговаривала Люда, хлопая её по спине. — Что теперь поделаешь? Так бывает…

— Тёть Люд, я ему говорила, подожди год! Говорила ведь!

— Ну, говорила. Да кто же знал-то?

Горбань принялся негромко пояснять ситуацию:

— Вовка в осенний призыв попал. Поступать хотел, всё откладывал, говорил, в армию схожу, потом поступлю. И когда, главное, умудрился контракт подписать? Без контракта ведь на фронт не берут. А они знаешь как делали: хочешь срочником — шуруй на Дальний Восток. А хочешь в области остаться: подписывай контракт и под Карталы поедешь, да ещё деньга капать будет. Вот, похоже, и подписал.

— Да не писал он! — возмутилась Люда. — Он под Екатеринбургом служил, а сюда они на учения приехали. Я ещё радовалась: всё поближе…

— Ты себя не накручивай! — шикнул Горбань. — Мы это так не оставим. Надо с Орском что-то решать.

Но что решать с Орском, никто не знал. Двор постепенно опустел, и через калитку просочились Лис и Кэрол.

Горбань велел Люде ни с кем не общаться и на утро ждать звонка. Она принялась стягивать с верёвки бельё и вдруг показала Горабню чёрные шорты:

— Вовкины. Нашла на днях, в сарае валялись. Видать, он там с Иркой куролесил, да так и оставил. А я ещё говорю себе: не стирай их, пока не вернётся, не стирай. Примета, наверное, дурная. А потом, думаю, ну, чего они будут грязные лежать? — она прижала шорты к лицу и на глазах у неё выступили слёзы. — Надо было хоть мальчишкам отдать. У них размер-то как раз.

— Ладно, Люд, пошли мы, — нахмурился Горбань. — Телефон не выключай.

Уже темнело, а Горбань был занят мыслями об Орске.

— Владимир Саныч, не тревожься, мы найдём, где ночевать, — сказал я. — Тебя домой закинуть?

— Погоди, куда ты на ночь глядя! Всех пристроим.

Горбань велел грузиться в машину и трогать в сторону комбината. У одного из соседних домов мы увидели всю компанию Вовкиных друзей, сидевших на лавке возле вросшей в землю избы. Под ногами у них стояли и лежали несколько пластиковых бутылей дешёвого пива. Они уже не казались грустными, что-то обсуждали, жестикулировали. Веснушчатая Ира сидела в обнимку с долговязым лысым парнем, хотя вид у неё был невесёлый.

Горбань сказал, что в нижней части посёлка живёт некий Илюха Фомин, который сейчас ночует один: жена ушла в ночную смену, дочь его в городе. Мы пересекли реку Кусу и проехали мимо аглофабрики, в сторону которой уводила железная дорога с замершим на ней составом. За новым синим цехом виднелась тёмная кладка старого, напоминавшего тюрьму.

Началась глухая дорога, заросшая по края кустами. Сквозь зелень иногда выступали остовы брошенных домов, а живые стояли на непривычно большом расстоянии друг от друга — так обычно селятся не в деревнях, а в экопоселениях. Потом застройка стала гуще: эта часть Магнитки выходила к самым границам национального парка «Таганай», и дома сбежались сюда, как звери.

Лис вдруг сказал Горбаню:

— Что-то Людмила очень спокойна.

— Ну, а что теперь? — хмыкнул тот, продолжая глядеть вперёд, на дорогу, как капитан. Морщины на его лице углубились и застыли.

— Получается, этот Вовка младше меня. Зачем его отправили в эту мясорубку?

— А если Орда прёт? — возразил Горбань. — Кого позвали, тот и идёт. А Вовка герой. Через год памятник поставим. Людка переживает, конечно, не показывает просто. Не в её это характере.

Лис не стал развивать тему. Кэрол невесело смотрела в боковое окно, вцепившись руками в дверную ручку: «Буханку» изрядно болтало. Я вдруг осознал, как сильно устал за этот день: тяжёлый руль, качка, грохот, жар двигателя выматывали так, словно мы перемещались на гребной лодке.

Дом, к которому мы ехали, стоял в стороне от дороги сразу после небольшой развилки. Тёмная бревенчатая изба на каменном основании светила белыми пластиковыми окнами, похожими на пустые фоторамки. В одном окне горел жёлтый приветливый свет. Двор был закрыт скошенным навесом.

Горбань резво выскочил из машины, постучал сначала в дверь, потом в маленькое окошко над ней. Ему открыл плотный, добродушный мужчина с седыми волосами, которые из-за лёгкой курчавости выглядели почти по-женски, как чепчик. Его голубые глаза были печальны и безмятежны. О нашей ночёвке Горбать оповестил хозяина как о решённом факте, мол, поживут у тебя, Илья, ты уж не обижайся. Илья не обижался. Горбань что-то шепнул ему на ухо, и тот согласился с христианской покорностью. Пока мы проходили в крытый двор, Илья неуклюже топтался на месте, словно сам оказался в гостях. Когда-то Горбань был его начальником: Илья привык исполнять просьбы.

Видя смущении хозяина, я хотел было отказаться и всё же заночевать в палатке, но Горбань запротестовал, дал Илье несколько указаний и зашагал прочь своей циркульной походкой, сказав, что у него на этой улице есть ещё дело.