Чикаго

Вернувшись домой, Тарик увидел, что все там на своих местах — свет включен, учебник по статистике открыт, на столе стакан с чаем, пижама брошена на кровати. Все, как он оставил. Однако сам он был уже другим человеком. Новые чувства пылали у него в груди. Его охватило такое волнение, что он сбросил одежду и, оставаясь в нижнем белье, начал ходить взад-вперед по комнате, затем упал на кровать и уставился в потолок. Ему показалось, что все, что с ним произошло, нереально. Как он мог вести себя с ней таким образом? Откуда набрался смелости? Первый раз в жизни он вышел погулять с девушкой. Ему не верилось, что это он сидел рядом с ней в метро. Даже сейчас он думал, что эта встреча была сном, и если он встанет и пойдет искать ее, то не найдет. О Боже! Почему его так к ней тянет? Она заурядная провинциалка, не красавица, как десятки других, которых он видел каждый день в Каире. Что же в ней особенного? Привлекла ли она его физически? Да, это правда, ее полные губы могут доставить разнообразные удовольствия мужчине, а широкая одежда помимо ее воли время от времени облегает тело, очерчивая его… грудь, которую невозможно не заметить. Однако Шайму нельзя было сравнить ни с американскими студентками Иллинойса, ни с египетскими невестами, к которым он сватался, и уж совсем невозможно было поставить в один ряд с обнаженными красавицами из порнофильмов, которые разжигали в нем страсть. Чем она ему приглянулась? Может, своей кротостью или бесхитростностью? Может быть, она просто вызвала сочувствие своим плачем? А может, пробудила у него ностальгию? Действительно, все в ней было египетским: хлопковая галабея с цветочками, изящная белоснежная шея, точеные ушки с золотыми сережками в форме виноградной лозы, какие носят провинциалки, чистые маленькие ступни, обутые в шлепки, с аккуратно подстриженными ногтями, и ни капли лака, как и положено для совершения намаза. Сидя рядом, он уловил исходящий от ее тела легкий аромат чистоты. Он чувствовал, чем она его привлекает, но не мог дать этому определения. Что-то чисто египетское, как фуль, таамия, бисара[12], как звонкий смех, как восточный танец, как призыв шейха на молитву в священный месяц Рамадан, как голос матери, зовущий его после утреннего намаза, как все, чего ему так не хватало эти два года.

Тарик был занят своими мыслями, пока не услышал бой часов в гостиной. Вспомнив о задании по статистике, с криком «о Боже!» он вскочил с постели, сел к письменному столу и зажал голову руками, пытаясь выйти из нового для себя состояния и сосредоточиться. Постепенно он погрузился в работу, получил верный ответ при решении первой задачи, второй, третьей. Закончив пятую, он по заведенной традиции мог позволить себе проглотить небольшой кусочек басбусы, но, к собственному удивлению, впервые не захотел это сделать. Материал урока отложился в его голове, и за следующие полчаса он справился с несколькими новыми задачами. Он подумал было о коротком отдыхе, но, опасаясь, что рабочий настрой может исчезнуть, продолжал заниматься, пока не услышал звонок в дверь. Тарик с головой, полной цифр тяжело поднялся, открыл дверь и увидел перед собой ее. Она была все в той же одежде. Лицо Шаймы в спокойно-голубом свете коридора казалось еще красивее, чем при дневном освещении. Она поздоровалась с ним и протянула тарелку, накрытую фольгой:

— Ты, конечно, не успел приготовить ужин и голодный. Я сделала тебе пару бутербродов. Бери!