Чикатило. Явление зверя

Мы по любимым разбредемся и по улицам,
Наденем фраки и закружимся в судьбе.
А если сердце заболит, простудится,
Искать лекарство станем не в себе.
Мы будем гнуться, но, наверно, не загнемся.
Не заржавеют в ножнах скрытые клинки.
И мы когда-нибудь куда-нибудь вернемся
И станем снова с вами просто — мужики.

Городскому человеку в лесу трудно обустроиться с комфортом, а женщине — трудно втройне. Что же касается молодой девушки, тот тут к чисто физиологическим моментам добавляется гипертрофированная стеснительность, поэтому синеглазка уходила все дальше и дальше в лес. Голоса у костра стали глуше. Неожиданно из кустов с тревожным криком взлетела ночная птица. Девушка испуганно замерла, начала озираться и вдруг увидела среди травы и палой листвы что-то, чего явно не должно было быть в лесу. Присев на корточки, она подняла с земли крохотный детский сандалик.

У костра продолжали петь:

А все кончается, кончается, кончается,
Едва качаются перрон и фонари.
Глаза прощаются надолго, изучаются.
И так все ясно, слов не говори[2]

!

Лохматый гитарист ударил по струнам, украсив финальный аккорд мощным крещендо, отложил гитару и устало, как и положено бывалому барду, улыбнулся:

— Все, концерт окончен.

— Миш, а давай эту. Из «А зори здесь тихие», — попросила тоненькая девушка в очках, влюбленными глазами глядя на лохматого.

— Я лирических песен не пою, — важно процитировал Высоцкого гитарист. — И, если что, при луне не гуляю.

Кто-то хихикнул. Вдруг парень с прутиком, оглянувшись на друзей, вскинулся:

— Ребят, а Женька где?

— А тебе все расскажи, — рассмеялся бард, выщелкнул из пачки сигарету, потянулся за угольком — прикурить.

— Да отошла она. Сейчас вернется, — раздраженно буркнула девушка в очках.

Но парень с прутиком не унимался.

— Я пойду поищу.

— Да сиди ты, Ромео, — фыркнул лохматый. — Принцессы иногда тоже должны…

Все засмеялись. Парень бросил свой прут в костер, набычился, но смолчал и сел на бревно.

Музыкант пыхнул сигареткой, выпустив облачко дыма, взял гитару, начал перебирать струны, мурлыкая под нос:

— Милая моя, солнышко лесное, где, в каких кустах встретимся с тобою?

— Фу, пошляк! Перестань! — толкнула лохматого в плечо крупная блондинка, сидевшая рядом.

И тут из леса донесся истошный, полный ужаса вопль синеглазки. Студенты повскакивали с мест, жалобно зазвенела отброшенная в траву гитара, и через мгновение все уже ломились через сумеречные заросли на выручку подруге, подсвечивая себе путь фонариками.

Девушка обнаружилась совсем рядом, в сотне метров от костра. Одной рукой она зажимала рот, в другой судорожно стискивала детский сандалик. Глаза ее были полны ужаса.

— Женя, ты чего?.. — Ромео подбежал первым, взял девушку за плечи, развернул к себе.

Синеглазка медленно, словно в страшном сне, оторвала руку ото рта и указала на кусты. Там из кучи опавших листьев торчала детская ножка во втором сандалике. Тоненькая девушка в очках вскрикнула, отшатнулась. Гитарист, растеряв всю свою важность и уверенность, попятился.

Только блондинка не испугалась, решительно полезла в заросли, ломая ветки.

— Оля, не надо… Олька, давай милицию вызовем! — промямлил лохматый.

— Посветите мне! — рявкнула блондинка. Ромео послушно направил на кусты луч фонаря.

Блондинка приблизилась к куче листьев, нагнулась. Неожиданно все услышали сдавленный, несколько истеричный смешок. Резко распрямившись, девушка выдернула из кучи листьев и бросила под ноги друзьям большую куклу в одном сандалике. Кукла упала на живот, короткое платьице задралось.

— Давайте милицию! — зло сказала блондинка, выбираясь из кустов. — И «Скорую» еще.

Синеглазка выронила сандалик, по щекам ее текли слезы. Ромео утешал ее, гладя по плечу, и был, судя по лицу, в этот момент совершенно счастлив.

Лохматый, в отместку за пережитый ужас, поддел куклу ногой, перевернул и тут же отстранился. У куклы не было глаз…

* * *

Вырванные кукольные глазки, притащенные Тарасюком, лежали на столе в кабинете Управления внутренних дел Ростовской области. Если бы они могли видеть, то увидели бы членов двух следственных групп, стенографистку, хмурых Ковалева с Кесаевым и с какой-то злой дерзостью скалящегося Тарасюка.

— …Эту в Новошахтинске я специально, — говорил допрашиваемый, бесновато зыркая по сторонам. — Чтоб вы знали, что наших не пересажаешь. Мафия бессмертна!

— А глаза жертвы вы с какой целью выкололи? — мрачно уточнил Ковалев.

— А чо? — вскинулся Тарасюк. — Росчерк у нас такой.

— Почерк? — играя желваками, поправил Ковалев.

— Во-во, — обрадовался взаимопониманию парень. — Чтоб знали.