Чикатило. Явление зверя

— И что мне теперь, расплакаться? Ребенка убили, убийцу мы не нашли, — мужчина достал сигареты, но курить не стал, просто вертел пачку в руках. — Не знаю, как вы, а я в такие моменты чувствую свою бесполезность. Может быть, это повод уйти в отставку, но никак не нюни распускать.

— Мы когда на ваш запрос отвечали, честно говоря, надеялись на вашу помощь, — сказал Витвицкому второй следователь, расположившийся за соседним столом.

— Боюсь, пока мы вам мало чем поможем. Скорее вы нам. Можно получить копию дела?

— Конечно, когда будет соответствующий запрос, — кивнул седой, убрал пачку в ящик стола.

— И мы бы хотели поговорить с родителями мальчика, — подала голос Овсянникова.

— Они развелись. Ларионов пьет. Ларионова переехала. Куда — не знаю.

Витвицкий нахмурился.

— Хорошо. А друзья, учителя? Он в какой школе учился?

* * *

В гостиницу они приехали вечером. Шли по коридору молча. Овсянникова была непривычно мрачна и молчалива. Наконец не выдержала:

— Не нужно было к отцу ходить. Толку никакого, только напомнили лишний раз, что…

— Это наша работа, Ира. А что напомнили лишний раз, так я голову на отсечение даю, что он и без наших напоминаний об этом ни на секунду не забывал, — тихо ответил Витвицкий.

Девушка будто не слышала его, пребывая в тягостной задумчивости.

— Не представляю, что может быть страшнее, чем когда родители переживают своих детей, — пробормотала она.

Витвицкий остановился.

— Вот наши номера.

Овсянникова пошла дальше, не услышав, вся погруженная в свои мысли.

— Ира! — окликнул ее мужчина.

Она остановилась, обернулась.

— Извини. Иногда кажется, уже все видела, уже все знаю, уже ничто не тронет… А потом вдруг на ровном месте… как замыкание какое-то.

— Это не на ровном месте.

— Моя бабушка говорила — надо размыкать горе.

Витвицкий не понял, уточнил:

— Как это?

— Ну не держать его в себе, поделить с другими. Размыкать — не я, а мы, понимаешь. Этому Ларионову давно нужно было размыкать горе… — Ирина зябко повела плечами.

— Вот он и размыкал как мог, — Витвицкий кивнул на дверь с номером пятнадцать. — Твой пятнадцатый, мой тринадцатый.

Овсянникова через силу улыбнулась.

— Не повезло.

— Почему?

— Тринадцать — число несчастливое.

— У меня все всегда не как у всех, так что для меня, наоборот, — счастливое. Спокойной ночи?

Неожиданно Овсянникова подалась вперед, коротко поцеловала Витвицкого в губы.

— Спокойной ночи, Виталий.

Тот какое-то мгновение смотрел на Ирину, потом притянул ее к себе, поцеловал в ответ. Поцелуй затянулся. Наконец Витвицкий отстранился, хоть и продолжал держать девушку за плечи.

— Может быть, зайдешь ко мне? — тихо спросил он.

— Зачем?

— Ну, там… чаю выпьем… — засмущался Витвицкий.

— Не надо, Виталий.

— Почему? — откровенно спросил он.

— Не знаю… может быть, потому что у Ларионова горе… потому что вокруг вообще очень много горя… детей убивают… а мы…

— А что мы? — Витвицкий неожиданно повысил голос, заговорил, рубя фразы: — Ты знала Виктора Косачева? Следователя, который вел дело Закотновой?

— Нет, я позже пришла, он уже не работал.

— А я с ним познакомился, Ира. Печальное зрелище. Печальнее, чем Ларионов.

— Зачем ты мне это говоришь? — не поняла Овсянникова.

— А затем! Живые должны помнить о мертвых, но не убивать себя ради них. Мертвым это не поможет, а жизнь продолжается.

Витвицкий отпустил Овсянникову.

— Спокойной ночи, — сказала она, открыла свой пятнадцатый номер, вошла, захлопнула дверь. Витвицкий остался стоять в коридоре с ключом от тринадцатого номера в руке.

Овсянникова вошла, кинула сумочку на кровать. Села, задумалась. Открыла сумочку, покопалась в ней, резко закрыла молнию, встала и вышла из номера.

Тринадцатый номер она нашла без труда. Подошла, постучалась. Лязгнул замок. На пороге стоял Витвицкий. Они несколько секунд смотрели друг на друга в тишине. Разговор происходил на уровне взглядов, без слов.

Витвицкий отошел в сторону, пропуская гостью. Она вошла, и дверь с номером тринадцать закрылась…

* * *

А на следующее утро у них состоялся еще один тяжелый разговор — в школе, где учился Сережа Ларионов.

В учительской сидели Витвицкий, Овсянникова, молодая учительница и завуч.

— Сережа был удивительным мальчиком. Так живо всем интересовался, такой увлекающийся, — говорила учительница, в такт словам привычно кивая.

— Скажите, а он мог пойти куда-то с незнакомым человеком? — спросил Витвицкий.

Учительница замялась.

— Ну… он был общительным мальчиком.

— А в школе он с кем общался? — спросила Овсянникова.

— Со многими. Больше всего с Павликом Скичко. Они за одной партой сидели. Очень дружили.

— А Павлик сейчас здесь? Можно его пригласить?

Учительница посмотрела на завуча, словно ища ободрения. Завуч отвернулась.

— Да, конечно, — учительница встала. — Я его приведу.

Она вышла. Завуч недовольно посмотрела на Витвицкого и Овсянникову, сказал негромко:

— Если вам интересно мое мнение, то я против подобных разговоров. Ваши сотрудники уже допрашивали детей.

— Мы не будем никого допрашивать. Только побеседуем, — заверил ее капитан.

— Вы не понимаете. Для вас это работа. Для нас — трагедия. А для детей — серьезный стресс. И все ваши беседы…