Чилийский поэт

Ты шлешь мне свои стихи, а я тебе – мои.

Роберт Крили (американский поэт, писатель, 1926–2005)

По прибытии в больницу вы сразу меня узнаете: я тот, кто больше всех похож на вас.

Вероника Стиггер (бразильская писательница, журналистка, искусствовед, род. в 1973 г.)

Гонсало воспользовался мертвым сезоном в конце лета, чтобы без суеты изучить стеллажи книжного магазина. Ему хотелось купить какой-нибудь длинный роман и провести последние несколько дней каникул, лежа на кровати перед вентилятором, с парой бутылок пива под рукой. Он подошел к разделу прозы, но вместо того чтобы присмотреть себе что-нибудь из свежих непрочитанных романов или классики, принялся листать книги, которые когда-то прочел и которые потрясли его.

Он едва помнил их содержание и все-таки был уверен, что они ему очень понравились и даже заворожили его. Может показаться странным, однако с ним действительно случалось такое, когда он читал романы или вообще сталкивался с прозой: Гонсало запоминал отдельные фразы и сцены, но прежде всего атмосферу произведения. Поэтому, если бы ему пришлось поделиться впечатлениями об этих книгах, он говорил бы расплывчато и неуверенно, как если бы пересказывал свой сон. Вообще-то раньше он читал быстро, не стремился запомнить что-либо, не делал пометок и не подчеркивал фразы, а самое бо́льшее – загибал угол страницы, чтобы отметить особенно важные или красивые места. Впрочем, и это он делал редко, поскольку книги были священны для Висенте, даже плохие. Уже потом он стал уважать их меньше, не стесняясь подчеркивал предложения, помечал абзацы и закладывал страницы бумажками, чтобы превратить чтение в работу. Вероятно, на вопрос о своей работе он ответил бы игриво: чтение.

А вот стихотворения Гонсало действительно помнил, потому что поэзия создана для запоминания и повторения, она – для того, чтобы ее постоянно возвращали к жизни, пробуждали и взывали к ней. Он мог бы похвастать тем, что посреди занятия в университете или на какой-нибудь конференции ему вдруг приходило на ум стихотворение Сесара Вальехо, уругвайской поэтессы Идеи Вилариньо или Хосе Косеры, и он начинал декламировать текст по памяти. Гонсало помнил наизусть много стихов, строф, даже целых поэм, хотя теперь не выдавал их, слава богу, за свои. Уже далекой казалась та злополучная и дерзкая ночь, когда он выдал чужие творения за свою будущую книгу. Да и Карла тоже кажется далекой. Не прошло и шести лет после расставания, а уже возникло ощущение, будто все случившееся – в прошлой или в чужой жизни. Те годы теперь виделись только в черно-белом цвете, и Гонсало вспоминал их как фильм, который пока не может оценить – хороший он или ужасный. Вообще что-то вроде немого кино.

Сейчас, когда ему под сорок, Гонсало ощущал себя моложе, чем в ту пору, видимо, по причине одиночества. Прежде одинокими были другие, а не он, но теперь все иначе. Вот почему он одинок: все остальные с кем-то, а с ним – никого. Звучит довольно жалко, хотя это не так; он, скорее, счастлив благодаря своему одиночеству, он обожает и пестует его. Так заботятся об амулете, утраченном на несколько лет, – чтобы обрести его вновь, потребовалось много усилий. Словом, нынешнее уединение было приятным и оживленным, в нем хватало людей, которые входят в жизнь и покидают ее через вращающуюся дверь, механизм которой иногда ломается, но в целом действует вполне сносно.

Гонсало полистал последние главы «Улисса», которые жадно и возбужденно читал, когда еще жил с родителями, а теперь решил, что должен честно осилить гигантский роман целиком, по-настоящему включившись в его игру. Затем он открыл экземпляр «Сговора остолопов»[52] и, читая первые пять страниц, снова, как когда-то, рассмеялся, погрузившись в сюжет. Он даже почувствовал голод, вспомнив пиццу с чесноком, которую жевал за чтением этой книги в своей квартирке, незадолго до новой встречи с Карлой. Гонсало пробежал глазами заднюю обложку книги «На маяк», которую прочел в семнадцать лет во время бури; тогда ему показалось, что строки Вирджинии Вулф способны усиливать ливень. А прочитав первые абзацы «Преступления профессора математики», его любимого рассказа бразильянки Клариси Лиспектор, вспомнил холодное помещение библиотеки факультета философии и гуманитарных наук Чилийского университета. Затем Гонсало полистал последние страницы «Светлого романа» Марио Левреро, который в свое время заглотил, словно какую-то захватывающую приключенческую историю, воспользовавшись длинными выходными, когда Карла с ребенком проводили время на пляже.