Чилийский поэт

И Прю продолжила ночную прогулку с Висенте. Он поглядывал на нее как на самого смешного человека в мире и не так уж сильно ошибался, хотя в тот момент не мог знать, что Прю и в самом деле забавная, даже если не считать, что человек, которого выворачивает наизнанку прямо на улице, комичен. Однако до этого она не сделала ничего смешного. Прю показала Висенте визитную карточку с адресом хостела, в котором она остановилась, чтобы они больше не шагали абсолютно бесцельно, а направились в район Провиденсия, в сердце Провиденсии, как уточнила бы реклама для туристов. В молчании миновали три квартала, и тогда Прю снова сказала ему, но теперь уже с большей торжественностью и безмятежностью: «Сэнк ю». А он посоветовал ей не волноваться: у него, дескать, такая работа, поскольку в Сантьяго-де-Чили людей тошнит по ночам на каждом углу, и он якобы отвечает за оказание помощи многочисленным блюющим эксгибиционистам. Однако американка не была уверена, что правильно поняла его, догадываясь, что Висенте шутит, хотя до нее не полностью дошла и суть шутки. Прю порывалась расспросить его, но не решилась заговорить по-испански, опасаясь, что тотчас же запутается в словах. Поэтому обратилась к нему на медленном и четком английском, который для Висенте был немногим доступнее, чем кантонский диалект китайского. Хотя он смотрел ей в глаза и поворачивал голову, как самый прилежный ученик в классе или как не очень хороший, даже очень плохой школяр, который усердствует лишь потому, что возжелал учительницу.

За квартал до хостела Висенте жестом предложил остановиться у мини-маркета, где купил большую бутылку минеральной воды. Они сели на бордюр тротуара, чтобы распить ее на двоих. Прю принялась рассказывать, сначала зондируя почву, неуверенно и робко, о том, как она оказалась в Чили, но повествование получалось каким-то бессвязным. Впрочем, это не имело никакого значения, ведь собеседник, к счастью, не мог ее понять полностью. Поэтому Прю требовалось просто выговориться без оглядки, поскольку во всем мире не существовало никого, кому бы она могла довериться. А незнакомый собеседник, мало или совсем не понимающий ее, служил идеальным доверенным лицом, лучше самого квалифицированного психотерапевта: она не желала выслушивать чьи-то оценки или приговоры. Совсем наоборот, Прю хотела, чтобы кто-то всего лишь выслушал до конца или стал свидетелем ее истории. Некто вроде Висенте, не задающий встречных вопросов, избегающий жестов сострадания, не проявляющий солидарности.

Висенте все же понял, что Прю говорит о посещении Чили, и, в частности, Сан-Педро-де-Атакамы, и что в этой поездке что-то, а может быть, абсолютно все, пошло не так. И что парень или девушка предали или бросили ее, и что история, которую он слушает, весьма печальная, хотя рассказчица пытается скрыть грусть. Висенте заметил, что Прю посмеивается над собой и что в ее тоне присутствует нечто вроде вызывающей восхищение стыдливости и одновременно – налет беспечности. Он осознал: если бы владел английским, то уловил бы разнообразие, оттенки фраз и нюансы десятка шуток, которыми Прю пыталась разбавить серьезность. И тут Висенте пришло на ум – если бы ему самому пришлось рассказывать грустную историю, он постарался бы изложить ее точно так же.

Когда прощание стало неизбежным, Висенте вдруг завел речь о своих поездках и об одиночестве, и о четырех путешествиях на самолетах, словом, обо всем на свете. Прю понимала его гораздо лучше, чем Висенте – ее. Его сбивчивый монолог вызывал улыбку, потому что стало очевидно: единственное, чего он хочет, это удержать ее. К тому же ей понравилась смесь красноречия с нервозностью; Висенте стал похож на телеведущего во время прямой трансляции, вынужденного вдруг импровизировать так, что получается гениально. Выходило так хорошо, что она тоже не желала «выключить телевизор» – меньше всего сейчас ей хотелось распрощаться. Когда слов стало не хватать, Прю пылко обняла его, стремясь удержать в своих объятиях. А он, почувствовав, что Прю вряд ли теперь сможет отвергнуть его, застенчиво поцеловал ее в шею. Она тотчас же решила, что ей не следует спать ни с Висенте, ни с кем-либо еще, но тут же подумала – я так плохо провела время, что заслуживаю секса с прекрасным незнакомцем, которого, вероятно, никогда больше не увижу. Правая рука Прю скользнула вниз по спине Висенте, а левая крепко взялась за его ширинку. Тогда-то он и осмелился произнести первую фразу на английском:

– Тебе хочется?

В последовавшем долгом поцелуе еще ощущался запах рвоты, но Висенте не обратил на это внимания.

– А ты действительно горяченькая, – приговаривал он на дерьмовом английском, облизывая бедра Прю. –  Ты очень пылкая девчонка, и я сейчас съем твою сладкую «киску».