Чилийский поэт

В четыре утра она вышла во внутренний дворик и под лунным светом съела батончик мюсли. Бессонница для Карлы не была чем-то новым, она началась у нее очень рано, в возрасте девяти лет. Девочку показали врачу, ей задали тысячу вопросов, провели тесты. Ей пришлось провести ночь с электродами на голове и других частях тела в комнате, похожей на спальню, с плюшевыми животными, ужасной лампой-ночником и десятками фотографий на стенах (на тех снимках все люди спокойно спят, за исключением тощего старика с суровым лицом, который, скорее, напоминает мертвеца). Медсестра с хриплым голосом прикрепила Карле электроды. Откуда ни возьмись появилась мать, села на кушетку и начала читать вслух сказку, чего раньше никогда не делала. Видимо, этот новый опыт напугал девочку еще сильнее. Мать ушла в полночь, а на следующее утро, когда медперсонал сообщил ей, что ребенок не спал ни минуты и обследование оказалось бесполезным, она пришла в ярость. Позже, несколько месяцев спустя, Карле удавалось бодрствовать весь день, а ночью она могла заснуть, хотя и просыпалась каждые два-три часа, иногда не более чем на несколько секунд, но иногда спала нормально. В подростковом возрасте все изменилось благодаря таблеткам, хотя порой ей снилось, что она по-прежнему опутана электродами, или что не может избавиться от воска, которым они прикреплены к голове, или что ее комната в действительности – больничная палата. А еще позже, после рождения Висенте, она спала плохо, как и все матери, однако, став экспертом по нарушениям сна, считала, что теперь-то она спит даже лучше, потому что ее бессонница преследовала цель – заботу о ребенке, его обучение сну с помощью сказок на ночь.

Карла не могла заснуть без таблеток, но иногда предпочитала не принимать их, чтобы помнить, что она собой представляет, кто она на самом деле. Точно так же человек с сильной близорукостью иногда оставляет свои очки на тумбочке и проводит весь день, как впотьмах, не в силах узнать лицо собственного сына. Так и Карла иногда отказывала себе в таблетках, возвращаясь к бессоннице, и при этом чувствовала себя удивительно, будто первозданной. В ту самую ночь, например, принять таблетку и заснуть, как убитой, стало бы для нее самообманом, поскольку ей потребовались эти дополнительные часы: она только что пришла к выводу, что любовная история с Гонсало завершилась и нужно увериться в этом, чтобы рассеять все сомнения. Впрочем, она уже и не сомневалась, просто пыталась понять, был ли разрыв с Гонсало желанным или необходимым, или, быть может, представлял собой один из редких случаев, когда желание совпадает с долгом.

«Подумай о Висенте», – до чего же нелепая фраза, ведь она думает о нем уже двенадцать лет и, даже если бы попыталась, не смогла бы не думать. Карла вспомнила о мертвом плоде и ощутила его в своей утробе, словно его не до конца изъяли оттуда, выскребли неудачно. Будто операция завершилась только что. И она сделала вывод: Висенте нужен Гонсало, он любит его как отца, он любит его даже больше, чем родного отца, потому что Гонсало воспитал его. И Гонсало любит ребенка, как собственного сына, но теперь она уверена, что рано или поздно он бросит его. Так лучше пусть они расстанутся прямо сейчас.

Она закурила, выпила кофе, откупорила бутылку вина. Было уже девять утра, а Карла продолжала валяться на полу в гостиной, словно изобретая позы йоги, бодрствующая, разбитая и в подпитии. Затем встала и вошла в комнату, где еще похрапывал Гонсало, издавая свистящие звуки. Она разбудила его, растолкав, и без лишних слов велела уйти.

– Я вырастил Висенте. – Гонсало расхаживал по спальне в одних трусах, будто в поисках одежды и поеживаясь, как от холода. – Я же вырастил твоего сына. Как насчет того, что я вырастил твоего сына?

– И вот у тебя вдруг пропало желание растить его дальше, – съязвила Карла.

– Твой сын похож на меня. Ты смогла учиться благодаря мне. Все, что у тебя есть, ты получила благодаря мне. – Гонсало повторил этот рефрен двадцать раз, кипя негодованием: он чувствовал, что Карла стремится уничтожить его, повалить на землю, прикончить.

– Я укладывал его спать тысячу, две тысячи раз, заботился о нем во время болезней. Водил в школу, объяснял ему, как устроен окружающий мир, учил всему…

А ведь Гонсало ведет себя по-мужски, подумала Карла; орет, как все мужики, не привыкшие кричать, и плачет, как не привыкшие плакать.

– Только благодаря мне ты перестала быть содержанкой, дочуркой своего папеньки. А твой сынок похож на меня, это я вырастил его для тебя. Ты не можешь просто-напросто отнять его, вычеркнуть меня из его памяти. У меня есть права.

Последняя фраза прозвучала смешно и поэтому повисла в воздухе на несколько секунд, а может, и на целую минуту, поскольку шутки разбивают диалог надвое. Однако это была не шутка.

– Ну и какие же права ты собираешься качать? – расплакавшись, спросила, наконец, Карла. – Давай вали в свой Нью-Йорк или к разэтакой матери.