Чилийский поэт

– Мне нужно сделать еще много фотографий в Сантьяго, – парировала Карла. – А в Нью-Йорке уже сделаны все возможные, в отличие от Сантьяго и Чили в целом.

– Я уверен, что там у тебя получатся настоящие шедевры.

– Даже если я не владею английским?

– От фотографа не требуется разглагольствовать, – настаивал Гонсало. – Он может работать где угодно.

– То есть мне придется трудиться уличным мимом, – с иронией сказала Карла.

Им пришлось прервать разговор, потому что Висенте спустился вниз, пошел на кухню за ножом и сел во главе стола, чтобы не спеша очистить зеленое яблоко.

– Осторожнее, – сказала ему Карла.

– Да ладно, ведь ножик не острый, – успокоил Висенте. – И я хочу научиться.

– А кожура тебе не нравится? – спросил Гонсало.

– Нравится, – ответил мальчик, – но я съем ее потом.

Им пришлось дожидаться, пока он очень медленно очистит свое яблоко. Карле показалось, что Висенте их подслушал и специально появился в комнате, чтобы предотвратить стычку или что-то в этом роде. Однако он ничего не слышал и был занят яблоками.

– Я накричу на тебя, – пригрозила Карла низким отрывистым голосом, когда ребенок вернулся в свою комнату.

– Чего-чего?

– Я сильно на тебя наору, – повторила Карла немного тише.

Она позвонила маме лучшего друга Висенте и попросила ее приютить сына на ночь. Гонсало ушел, оставив их наедине.

Незнакомые подростки громко обсуждали на тротуаре футбольные матчи и видеоигры, посмеивались над общим другом, который только что вышел из сортира. Карла время от времени прислушивалась к ним, готовя ужин. Она снова и снова думала о своем – об упущенных возможностях, о своей болезненной осторожности в принятии решений. Карла так и не объяснила себе причину молчания Гонсало или, возможно, поняла ее, но по-своему – приняв за агрессивность. Принять даже наличие любовницы было бы гораздо проще, подумала она.

Карла приготовила лосося с каперсами и пюре из сладкого картофеля, откупорила бутылку белого вина. Получалось что-то похожее на праздник, хотя было его противоположностью.

– Подумай о Висенте, он наконец-то сможет выучить английский, – заявил Гонсало, как только вернулся домой.

– Ты не говорил мне о поездке, потому что хотел отправиться туда один, – сказала Карла.

– Ну, я уже объяснил тебе, что мне казалось, будто сообщить в тот момент было бы жестоко, неделикатно.

– «Неделикатно», – передразнила его Карла. – А вот мне твой поступок кажется хуже чем просто неделикатным.

– Ты требуешь прозрачности, – возразил Гонсало. – Но не могу же я быть настолько прозрачным. У всех нас имеется определенная доля закрытости.

– Нет, ты не сказал мне об этом, потому что собирался уехать в одиночку, – повторила Карла.

– В понедельник я запишу нас на регистрацию брака. – Гонсало сделал вид, что не слушает ее. – Нужно поторопиться с оформлением виз. У нас еще есть несколько месяцев, но лучше поспешить.

– Ты ничего не говорил мне, поскольку думал поехать один, – в очередной раз повторила Карла.

– Надо решить вопрос со школой Висенте. Завтра же напишу моим друзьям в Нью-Йорк, попрошу помочь нам подыскать колледж и квартиру.

– Ты умолчал об этом, потому что хочешь уехать один, – заявила Карла в четвертый и последний раз.

Они легли в постель и уставились в потолок, словно выискивая пятна в побелке или созвездия на ночном небе. Затем сношались в ярости и отчаянии, как будто их тела были охвачены огнем. А после высказали друг другу ужасные вещи, из-за которых переживали, а также другие, в той или иной мере надуманные, но которые, прозвучав, стали реальностью, и их невозможно было ни стереть, ни даже исправить или уточнить. Карла внезапно умолкала и пыталась мысленно возражать себе, хотя и была уверена, что находится в полном согласии с собой.