Чилийский поэт

Он схватил ноутбук и заперся в ванной. Сидя на унитазе, не спустив штанов, начал просматривать папки, в которые складывал свои стихи, и торопливо перечитывал их, стараясь воспринять глазами Карлы или какого-то незнакомца. Сделал вывод, что они не так уж плохи, или, скорее, пока трудно решить, хорошие они или плохие. А значит, возможно, скорее хорошие, чем плохие. Гонсало также подумал, что они не плохие, а ненужные. Не похоже, чтобы мир нуждался в его стихах. Он хотел написать такие, каких раньше никто не сочинял, но теперь решил, что их никто не создал, потому что они и не стоили того.

Печально было признать или, наконец, понять, что его вирши не могут никому согреть душу. В других папках находились черновики более броских и тонких стихов, в которых зашифрованы соблазнительные, нестабильные эмоции, забавные, гневные и отчаянные тексты вроде тирады против биологических родителей, но он счел их сырыми и опасно прозрачными. Гонсало обладал способностью признавать в чужих сочинениях очищающую вспышку ярости, теплоту непринужденности и восхищался творчеством некоторых избыточных, причудливых, непостижимых поэтов. И при этом в собственных работах старался держаться как можно дальше от личностного выражения чувств, от их гнета. Когда пишешь стихи, злость бесполезна, полагал Гонсало, но в тот день, когда он просматривал свои сочинения в санузле, вдруг понял, что ошибался: гнев работает, в нем содержится какая-то сила, а в ней – красота.

Впрочем, сейчас у него не было времени импровизировать, поэтому он решил подправить несколько стихотворений, которые показались наиболее завершенными для рукописи будущей первой книги. Он скопировал и вставил тексты в файл, который назвал так: «Книга стихов, версия 34», выбрал шрифт, его размер и межстрочный интервал, а для вящей убедительности спустил воду в унитазе и даже попрыскал вокруг освежителем воздуха.

Карла лежала в постели и ждала его, выключив телевизор. Гонсало прочел первые двадцать стихотворений, которые показались ей невероятно слабыми, хотя она и предположила, что, видимо, недостаточно разбирается в поэзии, чтобы давать оценку. Тем самым Карла проявила сострадание, так как была абсолютно уверена: несмотря на весьма далекий интерес к поэзии, она смогла бы распознать хорошее произведение, ведь оно, по крайней мере, заинтриговало бы ее. А вот услышанное оказалось просто плохим, поэтому она решила промолчать.

Обиженный таким восприятием его сочинений, Гонсало поостерегся продолжать чтение – он ведь только что использовал, как сказал бы комик, свой лучший материал. И заметил: хотя Карла сосредоточила взгляд на экране его ноутбука, она не может различить слова, которые он озвучивает. Для большей безопасности Гонсало наклонил монитор, чтобы стало еще труднее их видеть. А затем, полностью предав все свои убеждения, сделал вид, что читает три своих стихотворения, но на самом деле это были произведения Эмили Дикинсон в переводе Сильвины Окампо, которые он знал наизусть. И тут Карла отреагировала мгновенно, найдя стихи странноватыми, но приятными.

– Почитай-ка мне еще, – попросила она.

Продолжая игру, он прочел ей пять стихотворений Гонсало Мильяна – тексты, которые сам хотел бы написать. И которые имели некоторое сходство, вероятно, не очевидное, или очевидное только для него, со стихами, которые он пытался создать. За единственным исключением – они, несомненно, были гораздо лучше. Вдруг Гонсало почувствовал себя ужасно и даже собрался признаться Карле в обмане, но не смог решиться на это без предварительного подробного и опасного объяснения.

– Вот эти намного лучше всех, которые ты когда-либо писал, – сказала Карла.

– Значит, сборник тебе понравился?

– Особенно последние стихи, они мне очень нравятся. Прочти еще, – попросила она.

– У меня больше нет.

– Разве у тебя не целая книга?

– Просто поэтические сборники обычно тоненькие.

– Ну еще хотя бы одно!

– Ладно, вот это, незавершенное.

И он принялся читать «Камасутру», свое любимое стихотворение Мильяна.

Останется шрам от прививки и родинки
на шее, а также под мышкой. На спине
за грудями сохранятся следы ремешков,
и даже на коже от талии, ниже пупка.
Но не быть полумесяцу, укусу кабана,
растрепанному облаку, тигриному когтю,
кораллу и жемчугу.
А также следам любви от зубов и ногтей моих.

Карла потребовала повторить, и тогда Гонсало понял, что совершил серьезнейшую оплошность, точнее, непростительную ошибку внутри еще более грубого промаха, поскольку у Карлы не было родинок на шее или под мышкой.

– Вот это действительно красиво, Гонса, – вздохнула Карла. – Лучшее из написанного тобой. Просто блестящее стихотворение.

– Речь в нем идет о воображаемой женщине, – сказал Гонсало извиняющимся тоном.