Чингисхан. История завоевателя Мира

Одним словом, министры и начальники, как и сам султан, пренебрегли заботой о своей жизни и пустили кубки по кругу. Несмотря на всю безнадежность (bi’nava’i) своего дела они вновь (bi-navi) избрали путь песнопений (nava), и пока приготовлялись инструменты войны, они взяли в руки арфы и тамбурины; они предпочли животы женщин спинам скакунов и выбрали стройных красавиц /187/ вместо поджарых жеребцов. Из кубка брызнула кровь, и они приняли ее за вино; струны (rag) арфы издали погребальный плач, и они запели басом и дискантом (bam u zir). И это был тот самый король, который сделал седло своим троном, попону постелью, кольчугу платьем, а шлем — короной. Позабыв о мелких стычках и решительных битвах ради объятий дев и жен, он, против своего обыкновения, предпочел празднества сражениям, превратив вино в бальзам для раны, нанесенной Судьбой, утопив в бокале любовного напитка мысли об ударах могущественных врагов, внимая радостным звукам, издаваемым струнами арфы, вместо того чтобы натянуть тетиву лука, и попивая благородное вино, вместо того чтобы усесться на спину благородного коня. Кто-то написал по этому поводу следующие строки:

О король! К чему приведет [питие] крепкого вина?
И к чему приведет непрестанное пьянство?
Король пьян, мир в руинах, и враг спереди и сзади Нетрудно увидеть, к чему это приведет![1292]

Два или три дня прошло в беззаботном веселье. И вдруг беременная ночь произвела на свет свое дитя — Несчастье, и в полночь, когда трон султана по имени Мудрость был захвачен демоном, зовущимся Невежеством, и глубина сердца стала центром человеческой жадности, и возвышенные мысли, эти благородные скакуны, были усмирены уздой похоти, и опьянение лишило эмира и везира благоразумия и предусмотрительности, и войско Сна овладело миром разума, и все воины и /188/ большая часть стражи (mufradan) были скованы и обездвижены опьянением, — в это время

Когда треть ночи миновала и утренняя звезда
появилась на вращающемся небосводе[1293]

,

татарское войско, состоявшее из могучих воинов, предводителем которого был Таймас[1294], напало на людей, не имевших охраны и караула. И по странному совпадению, когда Каан поручил Чормагуну уничтожить султана и назначил для этого нескольких эмиров, он обратился а Таймасу и сказал: «Из всех этих людей именно тебе предстоит нанести султану последний удар». И так оно и случилось. Действуя с осторожностью, думая, что люди, находящиеся перед ними, также наблюдают и выжидают, монголы продвигались бесшумно, подобно ползущим муравьям. Орхан[1295] узнал об их приближении и тут же оказался у ложа султана. Султан видел свой первый сон, забыв о том, что

События могут

, происходить и на рассвете.Что до сна, он заменяет мне радость,
он слаще пробуждения, которое прогоняет покой.

Когда от него так грубо прогнали сон, он перестал сомневаться в силе Всемогущего Господа и ясно увидел и осознал, что подол намерения был крепко зажат в руке Провидения; что жеребец Мудрости беспомощно лежал у ног Судьбы; что стрелы знания от лука Возможности сломались, не поразив цели; что Бедствие стояло между ним и Безопасностью; и что он остановился у подмостков Зла. Не дожидаясь вечера, странный гость принялся пить на рассвете, и Мир и Безопасность перепоясали свои чресла, готовясь уйти. Но на этот раз гостем оказался свирепый воин, и хозяин знал, как избавиться от похмелья. Он велел принести холодной воды и вылил ее себе на голову, словно давая понять, что покончил с безрассудством, и /189/ с сердцем, пылающим подобно кузнечному горну, и с глазами, из которых беспрестанно текли слезы, как вода из треснувшего кувшина, он отправился в путь с малой свитой и великим плачем, простившись со своей любовницей Империей — нет, пожав то, что он посеял на поле своей удачи.

Если глаза ночи не сразу нас заметят

, мы сочтем это благом.О день юности, да будет прекрасной твоя ночь!
Ты и я стали свидетелями Судного дня.