Чё это вы делаете? Рассказ

          Вошёл, мельком увидел, что сидит всё ещё в халате перед трельяжем, который он подарил ей, не помнит когда и по какому случаю, и медленно расчёсывает изрядно прореженные многочисленными модными причёсками волосы, давно утратившие свой природный и неизвестно какой цвет. Стараясь не глядеть на неё, Иван Борисович подошёл к шикарной двуспальной кровати, на которой можно одинаково лежать хоть вдоль, хоть поперёк, подобрал упавший со спинки спортивный костюм и, повернувшись к трельяжу спиной, быстро напялил  и ушёл босиком – он всегда ходил на даче босиком. Помешкав, услышав шум брякающей на кухне посуды и не желая появляться там, перед стариками, первым, словно не его отвергли, а он отверг, поднялся на второй этаж, в мансарду, в небольшую гостевую комнатку, очень редко используемую по назначению, и остановился, разглядывая своё будущее холостяцкое пристанище. Оно знакомо ему до мелочей. Раньше, после частых ссор, он частенько сам гостил здесь, устроив скудную меблировку под себя. Особенно нравились кресло-качалка и вид из наклонного окна на сад, цветущий или украшенный плодами. Они висели и сейчас, но цветущей радости не было. Снизу раздался бодрый клич кормилицы:

          - Завтракать! Идите завтракать!

          Пошёл, решив не возникать первым и вообще не выглядеть пасмурным.

          Вся семья, как обычно в воскресные утра, в сборе. Старички, Борис Григорьевич и Варвара Гавриловна, или в обиходе Буги-Вуги, как всегда, рядышком, так и светятся радушием, довольные всем и всеми, занятые друг другом, и дела им нет до расстроенных физиономий сына и дочери. И надо же было случиться такому, что вдовый отец Ивана вдруг взял да и сделал предложение вдовой матери Надежды. Живут теперь словно молодые влюблённые, не зная никаких забот, кроме как ублажать друг друга. Дети уже до того вымахали, что разводятся, единственный внук, пятнадцатилетний лоботряс, никого не признаёт, кроме тусовки. Иван Борисович, глядя на их воркотню, до того иной раз завидовал старым голубям, что даже пускал умилительную слезу. У них с Надеждой такого не было. Сидит теперь, накуксилась, злясь на Ивана, небось, дурь из головы вычесала. Ан, нет! До еды намеренно не притронулась, всем видом показывая, как ей плохо, но никто не утешил, никто и слова в ободрение не сказал, не посочувствовал. Не принято у них распускать слюни и слёзы на груди ближнего – сам вляпался, сам и выкарабкивайся. Выцедила чай с таком и бухнула, ни на кого не глядя:

          - Мы разводимся. – Она не могла не бухнуть после того, как этот, что воротит виноватые глаза на сторону, легко согласился, не могла не наказать, оскорблённая до самых пяток, что даже не попытался отговорить, утешить, выяснить, в конце концов, отчего она пришла в такое отчаянье. Ничегошеньки не сделал, а сразу, будто ждал: «Давай? – Давай!», да ещё и намекнул на свободный капустный огород. «Козёл безрогий!» Почему безрогий, она не знала, но так уж получилось в белую рифму. Неожиданная новость, под стать ненастному утру, не вызвала, однако, заметного ажиотажа, только три пары глаз вопросительно уставились на неё, забыв про чай, а одна безучастно смотрела в плакавшее окно. Нет, теперь она не отступит, пока не сломает рога. «Разводимся, мой друг, хватит, помытарилась. На коленях просить прощения будешь – отвергну. Не прощу! Вон, вчера цветы подарили, и не какой-то там захудалый архитекторишка, а гендиректор процветающей фирмы. Не капусту, а локти будешь кусать в своём огороде. У, козёл!» А козёл, что кот Васька, знай себе уминает оладьи со сметаной, не чувствуя вкуса.

          Первым пришёл в себя самый юный и сообразительный.

          - А что? – произнёс Сашка чуть повышенным тоном. – Классно! У Генки, вон, отец слинял, так теперь каждое воскресенье приползает с подарками. Может, и мне кто из вас подарит, наконец, смартфон. – Выскочил из-за стола, уронив стул, крикнул на ходу: - Мне надо! – и исчез, не успев пояснить куда.

          Оставшиеся опять сидели молча, пряча глаза, и только Буги продолжал аккуратно умётывать оладьи, шумно захлёбывая чаем. Кончив насыщаться, аккуратно обтёр губы бумажной салфеткой и разрядил напряжённо-вялую обстановку:

          - Ну, раз вам так неймётся, неволить не станем – ума нажили достаточно, высшее образование имеете, какими-никакими, а начальничками числитесь, так что сами между собой разбирайтесь. А я вот что скажу: как бы вы ни решили, а в нашем доме, - это говорил уже хозяин дачи, - будете, как и прежде, на равных. Но если захочется поскандалить, валите за ворота, но только не в сад: яблоки запаршивите. Парня не невольте, не тяните каждый к себе, он уже почти взрослый, хотя вы и не заметили, как вырос, пусть живёт, у кого хочет и когда хочет, но в ответе за него – оба. – Посмотрел, обернувшись, на пригорюнившуюся Вуги и добавил, чуть улыбнувшись: - И мы – тоже, - и опять к паре: - Вы забыли главное правило семейной жизни: сначала семья, потом – работа  и каждый порознь. С жиру беситесь, ребятишки. – Поднялся из-за стола. – Кто пойдёт помогать снимать урожай?

          - Да ладно, Боря, - вздохнув, сказала Варвара Гавриловна, - мы уж как-нибудь сами, не впервой.