Чёрная кровь

– В метро договорились встретиться. Могу станцию назвать.

Полицейский вздохнул. Понятно, что все одно и то же говорят, что он уже слышал всё это много раз.

– А подружка твоя другое говорит. Говорит, что ты её подговаривала на антиправительственную деятельность. А это уже до десяти лет. Будем оформлять?

Было понятно, что полицейский врёт. Что никто никого никогда в организации не сдаст. Но было всё равно жутко.

– Что знала – сказала. Всё, – ответила Ольга.

– Всё, значит, – полицейский взял, повертел листовку, прочитал название, – «Россия для нас». Для вас, значит? А для меня?

– А это смотря за кого вы.

Полицейский хлопнул листовкой по столу:

– Тебе сколько лет? Двадцать? А я уже двадцать лет вот это, – он потряс листовкой, – вижу. Вас что там, наркотой качают? – Он достал паспорт Ольги. – Москвичка. Не боишься института лишиться, мамку с папкой расстроить? Может, тебе терроризм приписать? Если я у тебя самодельное взрывчатое вещество заметил и изъял? Показать? Сейчас пальчики твои там быстро появятся. – Ольга смотрела и молчала. – И сопротивление властям. Вы у меня уже вот здесь, – он показал на свою шею. – Нацики чёртовы.

Голова закружилась от духоты. Полицейский протянул бумагу.

– Пиши. Как что было – пиши. Кто ваш лидер, где сидит – в каком штабе. Всё пиши.

Ольга не двигалась.

– Молчать будешь? – полицейский придвинулся к ней. – Серёг, – позвал кого-то. Пришёл ещё один – толстый и страшный. – Подружку её отпускай за содействие. А её на шесть часов.

Надели наручники и отвели обратно в клетку к бомжу.

Через шесть часов Ольгу выпустили. Всё это время она стояла в наручниках и боялась только одного – что позвонят матери. В час ночи открылась камера.

Дождались, пока закроется метро.

Ольга встала к стене, вытянула вверх руки, растопырила пальцы. Полицейский ударил по ногам дубинкой.

– Иди пока, – сказал он. – Привет своим передавай. Скажи, надо будет – возьмём.

Ноги болели и не гнулись. Она пошла пешком в ближайший круглосуточный Макдональдс – ждать утра.

Это было задание для только что вступивших в организацию.

Затем задания усложнялись – организовать собственный пикет или небольшой митинг, возглавить шествие. Но всё это были задания официальные, а я уверена, были ещё задания неофициальные, о которых не говорили на собраниях. Может быть, в таких заданиях участвовал Макс, когда пропадал по несколько дней подряд.

Ещё организация активно занималась украинским вопросом – находила, собирала и отправляла добровольцев на Донбасс. Снабжала их полным обмундированием – бронежилетом, оружием. Подготавливала к службе. Военная подготовка в организации была на высоком уровне – здесь готовили настоящих бойцов. У них были свои клубы, где учились обращаться с оружием, занимались боксом, рукопашным боем.

Я быстро поняла, что организация была не просто штабом, где собирались недовольные жизнью в России люди. Это была разветвлённая сеть со своей чёткой идеологией, жёсткой дисциплиной, профессиональными бойцами и военизированной структурой. Она пополнялась очень быстро, и сейчас только по одной Москве насчитывала десяток штабов, главным из которых был штаб на Площади Ильича. А сколько штабов было раскидано по другим городам и, возможно, по странам – этого я не знала.

Я закрыла все вкладки и убрала телефон. Интересно, а какое место занимает там Макс? А Пётр? Я вдруг поймала себя на мысли, что думаю о нём иногда даже больше, чем о Максе.

Я встала с холодного жёсткого бетона и вдруг поняла – мне нужно попасть домой к Максу. Я должна была увидеть его немедленно.

. . .

Дом Макса – панельная пятиэтажка, какими был заставлен весь район на другой стороне Люберец. Раньше здесь был пустырь с деревянными бараками, в которых селились цыгане, и на полях, где теперь стоят дома, пасли коров. Те, кто был побогаче, переселялся со временем в хорошие сосновые дачи в Кратово и Красково, и бараки оставались пустыми. В них заселялись все, кто проходил мимо – освободившиеся или сбежавшие из колоний, мелкие воры и беспризорники, выпустившиеся из Томилинского детского дома. Всех их называли «цыгане», независимо от того, настоящие они были цыгане или нет. Они сбивались в плотные группы и, как правило, ходили сразу по несколько человек. Не любили их все – и свои и чужие. Свои – это тоже люберецкие, только из другой части города. Чужие – это либо раменские, либо московские, приезжавшие сюда специально подраться. Все они ходили группами, поэтому стычки были постоянно.

Ходили стенка на стенку. Дрались, пока кто-то не отступит. Потом долго и с позором гнали проигравших до самого Раменского или до самой Москвы. Или через железную дорогу на другую сторону Люберец.

– Дрались тогда страшно, – рассказывал мне отец, – но зато честно. По своим законам. Баб не трогали. Не били, если упал на землю. Не воровали. Украсть, даже у чужого, считалось позором. А сейчас уже не поймёшь, у кого какие принципы. Нет их ни у кого.

Я удивлялась – как отец мог драться? Мой отец, который учил плавать, с которым на велосипеде катались, ягоды ели. Неужели он мог кого-то ударить? А Макс?