Чёрная кровь

Ещё отец рассказывал, как один раз видел погром. Цыгане задели какого-то местного люберецкого авторитета, и тот привёл на ту сторону своих бойцов – бритых, в тренировочных адидасовских штанах, белых майках и высоких тяжёлых ботинках, как у военных. Отец смотрел с насыпи около станции, как эти бойцы с арматурами и железными прутьями врывались в хрупкие деревянные дома, выламывали окна, буквально вырывали и выносили двери, громя всё, что попадалось. Люди бежали, даже не пытаясь дать хоть какой-то отпор, но бежать было некуда – бритые парни взяли небольшой район в кольцо – и куда бы люди ни бежали, они натыкались на вооружённых сильных бойцов.

Всего за час этот район был разобран по косточкам. Когда приехала милиция, парни уже разошлись и разжали круг, оставляя почти всех, кто оказался зажатым в эти тиски, лежать на земле.

Несколько бритых прошли мимо моего отца. Тот увидел, что их ботинки все в крови – и шнурки вместо белых стали грязно-красными.

– Слава России! – крикнул один из них и вскинул вверх правую руку.

– Слава России! – машинально повторил отец.

Тогда впервые там, на этом пустыре, посреди развалившихся бараков, прозвучал этот клич, который я теперь слышу в организации каждую неделю. Раньше я не придавала значения этой истории отца, а теперь понимаю – уже тогда в воздухе стало пахнуть чем-то сильным и мощным. Не подвластным никому – ни закону государства, ни закону города, ни закону самих бритоголовых.

В подъезде Макса был домофон. Я вспомнила, как он учил – «Нажимай любую квартиру и говори, что нужно разнести листовки. Кто-то из жалости клюнет».

Мы так делали, когда нужно было зайти в подъезд погреться или покурить. Мы тогда стояли, прижавшись к батарее, отогреваясь, и Макс обнимал меня одной рукой, а другой держал сигарету. Потом кто-то обязательно шёл мимо и прогонял нас – и мы шли к другому подъезду. Так проходила наша зима вдвоём.

Я нажала первые попавшиеся цифры. Никто не ответил. Я нажала другие.

– Кто? – мужской заспанный голос.

– Реклама, – сказала я, но как-то неуверенно.

Дверь открылась.

Я зашла в тёмный подъезд. Пахло сыростью, как в подвале, и застойной водой. Я поморщилась. Мой дом тоже не был новым, но в кирпичной сталинке с высокими потолками и большими окнами всегда было чисто и аккуратно. Здесь же – несколько окон было разбито, а вместо стёкол – фанеры, прибитые кое-как.

Я поднялась на второй этаж. Таблички с номером квартиры не было, но я узнала дверь Макса по описанию Костяшки – грязная, поцарапанная, с отошедшей кое-где обшивкой. Сквозь дыры видна набивка – она торчала клоками.

Я вдохнула поглубже, набралась храбрости и позвонила. Мне показалось, что звонок не прозвучал, и я позвонила ещё раз. Прислушалась и постучала. В безлюдном подъезде этот стук был единственным звуком, показывающим, что хоть кто-то здесь ещё жив. Я постучала ещё раз, и тогда из-за двери грубый женский голос крикнул:

– Открыто.

Я потянула дверь и вошла в тесный коридор, заставленный коробками, мешками и большими сумками – всё это было свалено в одну кучу. Из этой затхлой темноты вышла женщина в коротком цветастом халате на молнии с тряпкой в руках. Она удивлённо смотрела на меня, ничего не спрашивая, как будто не знала, что сказать, и не понимала, что здесь может делать эта девчонка. Тогда я спросила первая:

– Макса дома нет?

– А! – женщина вытерла руки о тряпку. – Хотела бы я сама знать, где он. Увидишь, передай привет. Скажи, пусть хоть позвонит разок для приличия.

– Давно его нет?

– А ты ему кто?

– Никто. Подруга.

Женщина усмехнулась.

– Ну тогда ты его, наверное, чаще видишь, чем я. Приходит только пожрать, поспать, как кобель. И уходит.

– Можно я ему записку оставлю?

– Да пожалуйста, – женщина кивнула на комнату, – положи там, на столе. Если появится – увидит.

Я зашла в тесную комнату и зажгла свет.

– Ты бы его лучше по дружкам поискала. – Женщина стояла в дверях, – он дома-то не бывает.

Я села на несобранный, с наваленным комком постельным бельём диван и осмотрелась. Комната была такой, как будто кто-то в панике и очень быстро собирался. Гардероб открыт – вещи валялись на полу. На столе, где когда-то стоял, видимо, компьютер, теперь были видны обрывки проводов, вся в пыли лежала мышка. Всё в комнате было словно перевёрнуто вверх дном. На стенах развешаны листовки и флаги с символикой организации. От этого комната казалась чёрно-красной.

Я нашла на столе ручку и огрызок бумаги, написала – «Зайди ко мне. Не могу до тебя дозвониться. Волнуюсь. Янка». Потом пожалела, что написала «волнуюсь», хотела зачеркнуть или переписать заново, но мама Макса всё ещё стояла в дверях, и мне стало неудобно при ней.

– Слушай, а ты случайно не беременная? – почему-то шёпотом спросила она. – А то, если что, приходи. Места хватит. На работу Алик устроит.

– Спасибо, – ответила я. – Всё нормально.