Изгородь из длинных жердей, окружавшая поместье, действительно не имела гвоздей: между вбитыми в землю столбами в человеческий рост были закреплены веревками по четыре горизонтальных жерди.
— Сам дом мы подновили, но он пока пустует и заперт, — продолжал Верас. — Вот стодола — это большой сарай для повозок и скота. Но самое интересное — это лямус. Уникальная деревянная двухэтажная постройка восемнадцатого века хозяйственного назначения. Сооружена без единого железного гвоздя! В свое время подобные строения возводились во многих местах Беларуси, однако сохранились далеко не везде.
— Без единого гвоздя? — удивился Минич. — И до сих пор стоит…
Он снял шляпу и стал с уважением осматривать древнее здание с разных сторон, его гид шел следом и пояснял:
— Лямус — от немецкого
— Лямус… — остановился журналист, взглянув на своего спутника и напрягая память. — Мой журнал писал что-то о лямусе… Дайте вспомнить… Это было про Адама Мицкевича. Мы печатали воспоминания его товарищей по Виленскому университету, как они вместе с гениальным поэтом проводили ночи вот в таком лямусе в каком-то фольварке. Читали стихи, любовались звездами и спорили… И там была любовная история — Адам влюбился в Марианну, но она была обручена с каким-то графом…
— Все верно, — кивнул, непременно улыбаясь, Доминик Верас. — Ее мужем стал граф Вавжинц Станислав Путткамер, женилась возлюбленная Мицкевича на нем в 1821 году. А говорите вы о фольварке в Заосье. Там студенческая молодежь из друзей поэта проводила ночи в таком же лямусе на втором этаже, но, правда, галерея у него была крошечная. В этом фольварке и родился Адам Мицкевич, это на Брестчине.
— Как забавно, — задумался Алесь, — на Востоке второй этаж — это терема-гаремы, где взаперти держали женщин и занимались с ними утехами. А у нас для этого был лямус тоже с жилым вторым этажом. Но у нас вместо гарема молодые шляхтичи устраивали там романтические вечеринки и попойки… Так вот зачем им был нужен этот лямус…
Директор гостиницы рассмеялся:
— Отчасти вы правы, пан журналист. Иногда второй этаж лямуса служил для этого. Но вообще это просто летний дом. Зимой в нем жить нельзя, так как помещение не отапливается. Зимой там жуткий холод.
Минич поднялся на порог дома и тронул дверь в лямус — она оказалась запертой.
— У вас тут все закрыто. Кстати, интересно побывать в лямусе, где Мицкевич читал по ночам стихи своей музе. В Заосье, вы говорите?
— Забудьте! — махнул рукой Верас. — В 1915 году Заосье оказалось местом боевых действий в войне, и весь фольварк, все строения до последнего бревнышка разобрали для постройки блиндажей.
— Правда? Это печально…
Они стали возвращаться к замку и пошли по другой аллее, ведущей к реке. Журналист, казалось, был занят какой-то своей мыслью и молчал, размышляя. После паузы он, наконец, задал свой вопрос, который его мучал:
— Но вот, что я все время хочу вас спросить, дорогой пан Доминик. А не может быть так, что чаша Ягайло спрятана не в замке, а в этом фольварке?
— В фольварке? — от удивления Верас остановился и даже снял свои круглые очки с сильными линзами.
Без них его глаза казались невидящими и глядящими в пустоту. Он стал протирать носовым платком линзы и, подумав, улыбнулся:
— Нет. Казаки гнались за Радзивиллом до замка. Ну и ко всему — мы здесь, реставрируя фольварк, разгребли кучи старого мусора, но никаких сокровищ не нашли.
Продолжая идти по парку, они замолчали на минуту, и потом Алесь добавил:
— Мне кажется, что наши немецкие исследователи привидений попросят у вас ключи от дома и лямуса фольварка. Вы позволите им туда войти?
Директор гостиницы хотел было ответить, но не успел. Он и журналист остановились, как вкопанные, от вдруг открывшейся им картины.
На берегу реки собрались зеваки, среди которых были и немцы из Берлинского Общества по исследованию оккультных явлений — Хельга Штраус, Манфред Тоде, Хельмут Кранц. В этой толпе выделялись трое полицейских, двое из них вытягивали из воды труп утопленника.
Утопленник тоже был одет в полицейскую форму.
Едва они подошли к полицейским, как Алесь сразу догадался, кто этот несчастный. Это был тот самый человек-призрак из Музея восковых фигур, который ночью в комнате профессора обещал найти и покарать убийцу своего отца. Обещал перерезать ему горло — а теперь сам лежит на мокрой траве с ножом в груди.
— Какой ужас! — воскликнул Доминик Верас. — Убийство полицейского! Да еще у нас!
— Кто вы такой? — спросил его строгим голосом старший из служителей закона.
— Я директор этой гостиницы. Что тут произошло, панове? — Верас протянул свои документы.