Петербург, 1 сентября 1835
Дорогой мой, вы большое дитя. К чему настаивать, чтобы я обращался к вам на «ты», точно это слово может придать большую ценность мысли, и неужели, когда говорю «я вас люблю» — я менее чистосердечен, чем если бы сказал «я тебя люблю». К тому же, видите ли, мне пришлось бы воздерживаться от этого обращения в свете, ведь вы занимаете такое положение, что молодому человеку вроде меня не подобает быть бесцеремонным. Но вы — совсем другое дело. Я уже давно просил об этом, когда вы так обращаетесь ко мне, это прекрасно; впрочем, это не более чем мои обычные рассуждения, и Бог свидетель, не мне жеманиться перед вами.
Хотя я не слишком спешу подчиниться первому из ваших двух пожеланий (при том, что хочу этого), зато второго послушаюсь с большей охотой и впредь стану подробнее рассказывать о своём здоровье. К сожалению, сейчас мне придётся сообщить не очень приятные новости, я ведь только что поднялся с постели, где провалялся 4 дня. В квартире у меня было так сыро, что я уже довольно давно чувствовал недомогание, и в этом состоянии поехал на бал на Водах, откуда вернулся в коляске, поскольку у меня уже начался жар. В результате на следующий день Задлеру пришлось поставить мне 4 банки, и он страшно боялся, не схватил бы я воспаление лёгких. Но он столько приложил забот, что страхи его совершенно оставили; ну, а я чувствую себя вполне хорошо, только доктор запрещает выходить из комнаты и велит соблюдать строжайшую диету. Ем я один рыбный бульон, да чуточку варёных фруктов, а пью только смородиновый сироп; когда же мы покончим с этой болезнью, сразу примемся, как говорит Задлер, за судороги, и я стану аккуратно сообщать вам о своём выздоровлении. Относительно денег, что вы снова предлагаете мне, заявляю, что я их не хочу! Право, дорогой мой, вы неблагоразумны, вы так скоро приходите в волнение, что я прямо-таки боюсь рассказывать о себе. Успокойтесь. Мне ещё далеко до похорон, и у нас ещё будет предостаточно времени, чтобы вместе потратить деньги, которые вы столь великодушно предлагаете, пока же у меня есть, на что уладить свои дела.
В нашем полку опять приключения. Бог весть, как всё окончится на сей раз. На днях Сергей Трубецкой[66] и ещё двое моих товарищей более чем обильно отужинали в загородном ресторане и на обратном пути принялись крушить фасады пригородных домов; можете представить, какой шум случился назавтра. Владельцы явились с жалобой к графу Чернышёву[67], а он приказал посадить виновников на гауптвахту и направил рапорт Его Величеству в Калугу. Это одно. А вот другое: на днях, во время представления в Александрийском театре, из ложи, где сидели офицеры нашего полка, бросили набитый бумажками гондон в актрису, имевшую несчастие не понравиться им. Можете вообразить себе, какой переполох это вызвало в спектакле. Так что Императору отослали второй рапорт, и если Император вспомнит свои слова перед отъездом, что, случись в полку малейшая история, он переведёт виновных в армию, то я определённо не хотел бы оказаться на их месте, ведь карьера этих бедняг будет погублена, и всё из-за шуток, которые не смешны, не остроумны, да и игра эта не стоила свеч.
Коль скоро я заговорил о театре, надо нам с вами заглянуть за кулисы, и я расскажу, что нового произошло после вашего отъезда.
Между красавчиком Полем[68] и Лаферьером[69] война насмерть, и всё из-за пощечины, полученной последним от первого; бездельники-завсегдатаи рассказывают об этом на разный лад, но истинной является версия, что они ревнуют друг друга из-за любви старухи Истоминой[70]; утверждают, будто она намерена бросить Поля ради Лаферьера. Другие рассказывают, что Поль застал Лаферьера у окна подсматривающим в щёлку, как он, Поль, получает награду от своих возлюбленных. Короче, как я и писал, за этим последовала пара оплеух, и Лаферьера с огромным трудом заставили продолжать играть на сцене, поскольку он полагает, что такой человек, как он, может предстать перед публикой, только
История бедняги Верне[71] выглядит гораздо неприятнее. Все его старые грехи вцепились ему — и куда? Они у несчастного на кончике носа, врачи объявили, что носа он лишится, и я уверяю вас, мне жаль беднягу, ведь потеряет он бесценнейшую вещь, а мы — актёра, который порой нас веселил.
Бедная моя Супруга[72] в сильнейшем отчаянье, несчастная несколько дней назад потеряла одного ребёнка, и ей грозит потеря другого; для матери это поистине ужасно, я же, при самых лучших намерениях, не смогу заменить их. Это доказано опытом всего прошлого года.