Чёрное солнце

Он знал, что я теперь снимаю квартиру одна, но поводом относиться ко мне лучше для него это поводом не стало.

– А че, я пойду работать, куплю себе двушку рядом с моргом и буду жить нормально. А может и уеду…

– Куда? В провинцию?

– Если Питер для Вас провинция, – он усмехнулся.

– В Питере не лучше.

– А почему Вы спрашиваете? Неужели квартира в центре у препода медуниверсита будет дешевле?

– Вряд ли, но она двухкомнатная и с ремонтом 20-го года.

Я не ответила. Плана у меня не было, как жить дальше, я ещё не думала. Цели у меня не было, хоть патологоанатом из меня вышел бы неплохой.

Я боялась, что Гаврилов начнёт говорить про семью и мыть мозги мне, что женщине нужен мужчина, но, видимо, решил не вмешиваться, а может, просто знал, что я все это понимаю. Он стоял у меня да спиной минут 20, смотря, как я печатаю, читаю, и исправляю. Я не знаю, что ещё тут можно исправить, – я вскинула руки, потягиваясь, и хрустя позвоночником. Он сел напротив и повернул к себе ноут.

Я встала и, лениво разминая затёкшие ноги, подошла к холодильнику, когда ты здесь почти каждые выходные, уже не важно, кто вы друг другу. В сковородке оказались голубцы.

– Можешь взять два.

– Их тут всего два.

Я внимательно посмотрела в залитые ароматным жирным соком аккуратные свёрточки в тонких, почти прозрачных листах капусты, сейчас такие не делали.

– Значит бери все.

Я не поверила.

В последнее время я заказывала еду или готовила лёгкие блюда из полуфабрикатов, не заморачиваясь на долгую и серьёзную готовку, а голубцы были для меня невиданным счастьем, просто победой.

Гаврилов поднял на меня серые глаза, смотря едва не раздраженно.

– Ешь.

Два раза повторять было не надо. Не знаю, кем он меня считать после этого будет, пусть хоть своей дочерью, меня это не особо волновало.

– Здесь есть библиотека? – спросила я, набивая рот пряным мясом.

– Да, только с едой туда не ходи.

В углу, около столика, на который идеально приходился по размерам граммофон, стояла виолончель.

– А где у Вас телевизор?

– У меня его нет.

Если у меня тоже нет телевизора, могу ли я сравнивать себя по умственным способностям с Гавриловым? Нет, наверное, его ум слишком низок для меня. Хотя, я начинаю сомневаться в этом.

– А откуда у Вас граммофон?

– У человека, который предпочёл жить в глухом лесу без телевизора, не имея семьи и родных можно и не такое найти.

– И действительно…

Я доела и подошла к граммофону. В него была вставлена одна пластинка, больше я не нашла. В кресле лежал недавно забытый сборник стихов Артура Рембо. Никогда бы не подумала, что у такого организованного и собранного человека можно найти лежащую книгу в кресле.

– Вы играете?

Он повернулся. Я стояла около виолончели. Он посмотрел сначала на меня, потом на неё, потом снова на меня.

– Вы так хорошо подходите друг другу. Никто ещё так не вписывался в этот угол.

И отвернулся. И больше я от него слова не услышала. Вот таким был Гаврилов.

Библиотеке была отделена большая из комнат в доме, она была заставлена шкафами, а в глубине около широкого окна стояло кресло-качалка с аккуратно свернутым пледом. Под окном была батарея.

Я взяла с ближайшей полки Онегина, около него стоял Набоков. Интересно, как ему удаётся совмещать в себе столько черт характера, ведь чтобы охватывать такой спектр нужно быть поехавшим, но на поехавшего он не был похож, вот это меня и пугало.

Я решила спуститься.

– Аня, я дочитал, – встретили меня. – Теперь все идеально, я ничего не исправлял, должен сказать, ты поработала на славу. Я ещё не встречал таких хороших работ.

– Ну, Вы же мне помогали.

– Я лишь давал наставления. Твои родители, должно быть, великие люди, – с улыбкой произнёс он. Я еле сдержалась, чтобы не рассмеяться.

– Великие валят за границу, оставляя здесь детей? – молчание. Он смотрел на меня, я села в кресло, располагая локти на подлокотниках и сцепляя руки в замок.

– Знаешь, когда я вспоминаю о том, что могли делать люди 20-го века, при том, даже певцы, и что делают люди сейчас, не то что тоска берет…

– Певцы! Певцы были что надо, – я поняла, о чем он говорит. – Сейчас певцы птицам на еду не пойдут, – со злостью произнесла я.

– Это не певцы, это недоразумения.

– Певцы, звезды, толстосумы, а врачи и учителя живут в квартирах с тонкими стенами, слушая этих уродов. Видя их отпрыски в чертах своих подопечных, своих детях. Чем вот они виноваты? Они просто хотели сделать жизнь лучше, облегчить существование жалким… ну, это неправильно, короче.

Казалось бы, совсем недавно я утверждала, что без тьмы не было бы света. Противоречивость – черта всех Эванс.

– Ну понятно.

Он не стал со мной устраивать дискуссию, хоть и слушал внимательно. Я не в первый раз делала такие умозаключения при нем.

Пока я философствовала, уже стемнело.

– Как, говоришь, ты до дома добираешься?

– Всеми возможными способами.

– А если серьезно?

– Полкилометра пешком, а там есть автобусная остановка. Последний автобус ушёл в пять. Хотите меня выгнать?

– Будешь так себя вести – выгоню.

– А как я себя веду?

– Нагло.

Я знала, но все равно обиделась.

– А комната у Вас свободная есть?