Чёрные крылья

– Туго с образованием было, гад?! – взревел Вася. – Туго было?! Ты понимаешь, что ты сейчас говоришь?! Ты, гнида, понимаешь?! Это ты сделал, ты, ты, ты! Это из-за тебя парень путает «Красного Бонапарта» и обычного. Из-за тебя ему глотки нужно резать, а не на баяне в филармонии играть. Добрый и хороший, архангел Михаил, решил диктатора кровавого уничтожить? Скажи мне, сколько мы потеряли в той войне, сколько?

– Двадцать миллионов, – слабеющим голосом продребезжал старик.

– Двадцать! – завопил Вася. – Двадцать миллионов! Хочешь, я скажу, сколько мы потеряли? Семьдесят. Семьдесят миллионов, гнида! Из-за тебя, из-за одного тебя, урода, почти половина моего народа была уничтожена. Половина! И бесконечные бомбёжки, и голод, и сровнённый с землёй Петербург. Такова цена твоей победы? Такова цена спасения Отечества от жуткого тирана? Ну что, козлина, спас ты Родину, а?! Вон, у Артёмки спроси, хорошо ли ему живётся, без Дня Победы-то.

Громов всё сильнее и сильнее напирал на Вишневского. В один момент, когда старик уже вжался приподнятыми плечами в стену, а Васе уже стало некуда наступать, мне показалось, что ещё чуть-чуть, и Громов его просто-напросто начнёт душить.

Однако, то ли вспомнив о задании, то ли руководствуясь любопытством, которое в человеке всегда сильнее любой ненависти, Вася решил-таки отстать от старика. Он отошёл на шаг назад, разжал побелевшие кулаки и громко сплюнул, метя старику под ноги.

– Если ты думаешь, подстилка немецкая, – чуть более сдержанным, но не менее презрительным тоном продолжил он. – Что то, что ты вывез сюда часть Третьяковской галереи, хоть как-то искупает твою вину, ты ошибаешься. Будь ты обычным предателем, да, возможно. Поехал бы в Сибирь жопу морозить на вечном поселении. Но теперь… теперь я ни за что не прощу тебе мальчика Сосо, который мог бы всё изменить.

Вишневский воспринял отповедь достойно. Не стонал и не скулил. А потом начал говорить.

– Очень легко в двадцать девять лет думать, будто ты умнее всех. Особенно, когда именно ты автор изобретения, перевернувшего с ног на голову весь мир. Машина времени, швейцарская Женева, огромные исследовательские комплексы и Нобелевская премия по физике. А ведь тебе ещё нет и тридцати. Каким нужно быть идиотом, чтобы решиться отправиться на сотню лет назад и сделать так, чтобы твоих предков никогда не репрессировали? Особенно, если ты знаешь, что будет дальше. Знаешь про Пивной путч, про первый том «Майн Кампфа» и поджог рейхстага? И как сложно чувствовать себя последним ослом, стучась в непробиваемые двери командарма Конева, накануне катастрофы, ещё даже не подозревая, что он сгорит в ядерном пламени, оттягивая на себя как можно больше частей немецкой армии. А ведь в моём мире он брал Берлин. Тогда, весной сорок пятого. Той самой жуткой весной, когда в вашем мире был нанесён атомный удар на пермском направлении.

Старик перевёл дыхание и продолжил.

– А потом… потом позорные годы трусости. Трусости, трусости и ещё раз трусости. До отвращения, до презрения к самому себе. Когда ты лижешь сапоги завоевателям, жгущим и убивающим твой народ. Преклоняешься перед ними не из-за благой цели, которую потом сам себе придумал в оправдание, а из-за того, что очень сильно хочешь жить. Как собака, как предатель и сволочь, но жить. И тогда ты понимаешь, что никакой ты не спаситель Родины. А просто умный, но жалкий Иуда, продавший всех и вся из-за собственной гордыни. Гордыни, которая ослепила, заставила думать, будто сам ты умнее хода истории.

В глазах предателя блестели слёзы.

– Прогрессоры, регрессоры… – продолжал он, задыхаясь. – Как я потешался, как смеялся над наивным Антоном из Мира Полудня, как ненавидел и презирал всех этих людей, сующих нос не в своё дело. Они были лишь сказкой. Были лишь фантастикой, сказкой, мифом. Их кровь была ненастоящей, чувства картонными, а смерть нарисованной. На моих же руках кровь настоящая. Кровь миллионов моих соотечественников, которых я жаждал спасти от неминуемого зла, но обрёк лишь на два десятилетия ада, который я сам же и создал. Я ненавижу себя. Ненавижу всеми теми крупицами сожжённой души, что у меня осталась. Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!..

И эхо его подлинной, искренней ненависти ещё с минуту разносилось по пустым коридорам русского ковчега.

* * *

– Ты веришь ему?

– Что!? – крикнул Джеймс, стараясь перекричать гул танкового двигателя.

– Я говорю, ты веришь ему?! – повторил я свой вопрос, наклонившись к уху американца.

Джеймс очень снисходительно посмотрел на меня.

– Ни в малейшей мере. И тебе не советую. Вы, русские, слишком идеалистический народ. Вам нужно пострадать, побить себя плетьми, позаламывать руки. Особенно, когда вы понимаете, что ваш час пробил. Предатель просто попытался навешать вам лапшу на уши, всего-то и делов. А что, ты действительно поверил во всю ту чушь, что он наговорил про путешествия во времени?..