Чёрные крылья

И теперь ему, юному марксисту, работающему в местной обсерватории и запоем читающему по вечерам запрещённую литературу, необходимо было как можно быстрее попасть на место работы. Просто потому что голод – не тётка.

Скалы Грузии в тот день были особенно знойными и пыльными.

– Иосиф! – окликнул незнакомый голос юного революционера.

Сосо обернулся, не понимая, кто мог его домогаться. Он уже вышел из города и теперь продвигался по окрестностям Тифлиса, по предгорным зарослям и разогретым на солнце серпантинам. Все его знакомые и товарищи в такой час должны были находиться в городе, на своих рабочих местах или в тайных конспиративных квартирах, а никак не скакать, словно козлы, по окрестным горам.

Позади него, игнорируя оглушающую жару, широкими скачками бежал коротко стриженый мужчина. На вид ему было, наверное, около тридцати, вряд ли больше. Белый халат, в который мужчина был одет, развевался на ветру огромным плащом, делая незнакомца похожим на огромного белого голубя или безумного врача, сбежавшего из стен своей же больницы.

– Иосиф, подожди! – снова окликнул Сосо незнакомец.

Молодой революционер остановился и с интересом присмотрелся к бегущему. Нет, это точно был не его коллега. Конечно, он ещё не всех знал в лицо настолько хорошо, чтобы сходу распознать за сотню метров, однако…

Нет, его Сосо точно ни разу не видел. Да ещё и эти странные синие штаны…

– Слава Богу, – запыхавшись, произнёс незнакомец, наконец-то нагнав юношу. – Фух, ну и жарко же тут у вас. Скажи, пожалуйста, Иосиф, у тебя нет с собой воды? А то я, знаешь ли, – на этих словах он улыбнулся. – Не привык к таким пробежкам по горам.

– Откуда вы меня знаете? – спросил Сосо, снимая с пояса металлическую флягу и передавая её незнакомцу.

Едва он протянул жестяную бутыль, как незнакомец тут же резко рванулся вперёд, вырывая флягу из его ладони и, одновременно с этим, сильно стискивая его правое запястье. Сосо намеревался тут же двинуть наглецу по морде, как вдруг…

– Это… – пробормотал Сосо. – Этого не должно быть…

Он сам не понимал, откуда у него появилось это знание. Он просто в одну секунду понял, что всё это жутко неправильно. И отнятая фляга, и встреча на пустынном бездорожье, и даже этот незнакомец. Всё это было неправдой, театральной постановкой, фикцией. Так просто-напросто не могло быть!

И от осознания этого факта юному Сосо стало настолько отвратительно, настолько мерзко и гадостно, что он в ту же секунду захотел уйти. Не просто развернуться и убежать в направлении города или обсерватории, а уйти глубже, внутрь самого себя, скрыться от этой чудовищной, переворачивающей само мироздание с ног на голову неправды.

Это было сложно. Очень сложно, однако Сосо справился. Его жгучее юное сердце за один миг смяло ненадёжную оболочку плоти, за секунду разорвало ещё более слабую оболочку человеческого разума, свернуло за одно мгновение все процессы жизнедеятельности, а затем устремилось куда-то туда, за горизонт. За грань мироздания, где не существовало ни правды, ни неправды, где гулко звучали великие барабаны космоса, а вторили им протяжные нити судеб. Туда, где не было этой чудовищной лжи, что породило одно нелепое рукопожатие.

– Да, собственно, – произнёс Владимир Вишневский, наблюдая как от тела молодого юноши, осталась лишь белая невесомая пыль, уносимая куда-то вдаль горным ветром. – Я тебя и не знал никогда.

Лишь после этого он сделал глоток из фляжки, которую крепко держал в руке. Грузинское солнце палило нещадно.

* * *

– И что? – возмутился Алеутов. – При чём тут вообще мальчик Сосо и его Тифлисская обсерватория? Как это вообще вяжется с началом Последней войны?

Вишневский печально вздохнул. Печально и горестно, да так, что Алеутов-таки прервал свой поток вопросов. Артём отвернулся, а я едва сдержал подступивший к горлу комок.

На рейхскомиссара, коллаборациониста и предателя жалко было смотреть.

– Для вас, молодые люди, – тихо продолжил он, глядя себе под ноги. – Мальчик Сосо был никем. Он ушёл куда-то в подпространство ещё тогда, в начале двадцатого века. Не было ни Тифлисских забастовок, ни внутрипартийной борьбы. Как и не было одного из ужаснейших тиранов во всей мировой истории. Не было самого страшного морового поветрия в истории нашей страны, не было голода, не было миллионов трупов! И не было… не было победы! Как странно, – предатель поднял на нас глаза, полные слёз. – Я в детстве очень любил День Победы. Прекрасный праздник. Помню, как сидел на закорках у совсем уже седого деда, размахивая пластиковым кинжалом с жёлтой рукоятью. Мне его тогда купили, в тот день, одна из первых игрушек, что я помню…

И, осев на пол и прислонившись спиной к холодной бетонной стене, разразился горькими, старческими рыданиями.

– Что ты несёшь? – не выдержал уже американец. – Какой кинжал, какой праздник? О чём ты?..

– Подождите, Джеймс, – перебил американца Громов. – Кажется, я потихоньку начинаю понимать…

– И я, – согласился я с Васей.

Я забросил автомат за спину и быстро подошёл к Владимир, присев на корточки. Тронул его за плечо, разворачивая к себе заплаканным лицом, и спросил: