Чёрные крылья

– Согласен, – кивнул головой Алеутов, вновь наводя ствол на нашего пленника. – Владимир, вы не в том положении, чтобы ставить какие-либо условия. Если вы до сих пор не поняли, наш отряд находятся здесь с конкретной целью: доставить вас в местоположение наших частей живым и здоровым. И как можно скорее. Мы просто не имеем права здесь дольше задерживаться…

– Погоди, – прервал вдруг их Вася. – Давай попробуем поговорить с ним. Живым или свободным он всё равно отсюда не уйдёт. Если мы его не захватим, то хоть порешить всегда успеем, даже если сюда целая дивизия власовцев спустится.

Помня странное предчувствие, что сопровождало моего друга перед выходом в подземелья, я крепко призадумался.

– Я тоже за то, чтобы послушать, – неожиданно проявил несвойственное милосердие Артём. – Не, ну правда. Если бы у них была цель нас в ловушку заманить, то легче было бы поставить сюда огневую точку. Через какой-нибудь крупнокалиберный пулемёт мы бы всё равно не прорвались.

Теперь взгляды всех присутствующих были обращены ко мне.

– Ну, что скажешь? – спросил у меня Алеутов.

– В смысле, «что скажешь?»?! – справедливо возмутился Джеймс. – У нас тут не Сенат, а военная операция! Александр Сергеевич, вы какого хрена демократию развели?!

Доля истины в его словах, безусловно, была.

– Давай, разведчик, – спокойной обратился ко мне Вишневский. – Тебе ведь очень интересно узнать…

– … зачем вы отдали мне те документы? – закончил я за него фразу.

– Что?.. – изумлённо вырвалось у Алеутова, однако он тут же вновь взял себя в руки. У остальных реакция была менее многословна, но всё равно выразительна. Проще говоря, у всех глаза на лоб полезли.

Только Вишневский остался спокоен. Он пристально посмотрел на меня, будто изучая что-то внутри меня, а затем согласно кивнул.

– Как догадался? – спросил он.

– Старый, толстый, обладающий достаточной властью для того, чтобы убрать почти всех часовых из застенок московского рейхскомиссариата, – я пожал плечами. – И ещё форма. Вы очень характерно её носите, поднимая воротник, – я указал на его шею, прикрытую параллелограммами твёрдой ткани. – Больше я вообще ни у кого так не видел.

– Значит, успел рассмотреть? Там, тогда, в камере? – спросил меня коллаборационист.

Я кивнул.

– И именно поэтому я готов выслушать те два вопроса, что вы нам хотите задать, – похлопав по цевью автомата, продолжил я. – Потому что что-то не сходится. За последние месяцы я всё пытался сложить у себя в голове внятную картину, но ничего не получалось. Всё рушилось, не хватало одной маленькой детальки. И я думаю, что вы, предатель уже дважды, сумеете дать мне понять, что я упускаю в моих размышлениях. Почему вы отдали тогда мне эти документы? По-че-му?!

Вишневский печально, по-старчески, вздохнул.

– Дважды предатель, а? Неплохо сказано. Из-за трусости, молодой человек. Всё это, – он махнул рукой, пытаясь показать одновременно всё вокруг. – Исключительно из-за трусости. Трусости, тщеславия и заблуждения, будто ты знаешь всё лучше всех на свете. Впрочем, это лишь лирическое отступление перед действительно тяжёлой беседой. Я не знаю, – Вишневский заглянул мне в глаза. – Смогу ли я дать ответ на ваш вопрос. По крайней мере, смогу ли я дать ответ, который удовлетворит вас, и которому вы поверите. Потому что то, что я расскажу дальше, немного… нереалистично. По крайней мере, будь я на вашем месте, ни за что бы не поверил.

– Не тяните кота за хвост, Владимир, – прервал его Алеутов. – Задавайте свои вопросы, и пройдёмте с нами. Время не ждёт.

Вишневский с усилием поднял старые, морщинистые ладони в знак того, что уже приступает.

– Без проблем Александр Сергеевич. Уже почти всё. Скажите мне только, когда началась Последняя война?

Я бросил на Алеутова задумчивый взгляд, однако мой шеф, словно по учебнику, ни на секунду не запинаясь, выговорил:

– Пятнадцатого мая одна тысяча девятьсот сорок первого года. День памяти и скорби моего народа. Пятнадцатого мая эти, – от ткнул пальцем наверх. – Хлынули в мою Родину, словно орда чумных крыс, а такие, как ты, вылизывали им сапоги и саботировали оборону, рассказывая сказки про какое-то двадцать второе июня!

– Хорошо, я понял, – ответил Вишневский, не обратив внимания на яростный монолог. – В таком случае, скажите мне, Александр Сергеевич, знаете ли вы, что произошло второго апреля девятьсотого года в грузинском городе Тифлисе?..

* * *

Российская империя, Тифлис. 2 апреля, 1900 год.

Жаркий апрельский день шёл к полудню. Наблюдатель Тифлисской обсерватории, двадцатидвухлетний Сосо, быстро шагал по пыльной пригородной дороге, надеясь хоть чуть-чуть сократить непомерный разрыв во времени. Всё дело было в том, что сегодня утром он, зачитавшийся вчера ночью, проспал просто в пух и прах, не проснувшись не то, чтобы к третьим петухам, но продремавший даже утреннее солнце, нещадно бьющее сквозь тонкие занавески его съёмной квартиры.