Чёрные крылья

Хранилище достижений русской цивилизации, спасённое от рук немецких шакалов. Третьяковка, Эрмитаж, Оружейная палата… Всё то, что не досталось врагу. Всё, что один-единственный маленький человечек сумел вырвать из прожорливой немецкой пасти. Сокровище, бесценное сокровище, запрятанное у них прямо под носом. В сердце самого большого рейхскомиссариата, надругательства над русской государственностью, располагалось тайное убежище, бесценный архив, спрятанный прямо под носом предателей и палачей.

И всё это было сделано не отважными бойцами Чёрной Армии, нет. И даже не хитрыми и непримиримыми народными мстителями. Столетнее русское наследие было сохранено руками предателя, верой и правдой служившего своим хозяевам.

Но всё равно. Всё равно это были лишь жалкие крохи…

На металлических стенах подземного ангара висели картины. Огромное множество картин: Левитан, Васнецов, Аммосов, Киселёв и Бог знает кто ещё. Где не было картин – стояли книжные полки, доверху забитые рукописями. Среди них виднелись, как и знакомые фамилии, так и совершенно неизвестные мне. Кто такой, например, Булгаков? А Платонов? Чьи это фамилии, отпечатанные на жёлтых официальных листках? Я не слышал про них, ни разу не слышал за все свои восемь классов образования. Возможно, услышал бы в дальнейшем, если бы не помешала война, однако наблюдая за тем, с каким презрением Алеутов ухватился за край «Белой гвардии» того же Булгакова, я понял, что это одни из тех самых, «нежелательных» авторов. Правительство Кирова таких, конечно, не арестовывало и не расстреливало, однако и в печать не пускало. Несчастные критики советской системы, вынужденные прозябать на подсобных работах и спускать свой талант в ящик письменного стола получили вторую жизнь руками предателя. Получили второй шанс на признание своего гения. Действительно ли их рукописи были стоящими, или это были лишь дешёвые антисоветские памфлеты, покажет лишь время. Теперь только время.

Я ни за что не отпущу это сокровище из своих рук. Никогда…

Поведение нашей компании в этой святая святых разнилось. Алеутов, подавив первоначальное удивление, ходил между картин и книжных полок с равнодушным выражением лица, стараясь показать, что титаническая работа Вишневского его совершенно не трогает. Выдавали его лишь только редкие изумлённые взгляды, бросаемые на бобины кинофильмов, которые, пусть и в гораздо меньшем числе, также присутствовали здесь.

Мы с Васей вели себя менее сдержано. С удовольствием и немного детским восторгом мы бродили по этим лабиринтам, трогая, читая и рассматривая. Мы с моим другом, казалось, вернулись куда-то туда, на школьную скамью, в страну, которой уже давным-давно не существовало. Пусть тогда мы и видели Васнецова только в качестве школьной репродукции, само осознание того, что когда-нибудь ты сможешь приехать в московскую Третьяковку и посмотреть на эти шедевры в живую, уже несказанно грело сердце.

Впрочем, почему «мы»? Скорее уж я. Вася-то наверняка был знаком в детстве и с Васнецовым, и с Босхом. Воспитание, всё-таки. Расти в семье белоэмигранта не то же самое, что проводить детство в селе Калининской области.

Джеймс пребывал в хранилище в состоянии своего извечной невозмутимой иронии. Он не был мне сильно интересен. Но вот на Артёма любо-дорого было посмотреть. Мой мальчик ходил средь книжных стеллажей с широко открытым ртом, подолгу останавливаясь возле каждой картины, трепетно беря за корешок каждую книгу.

Его восторгу не было предела.

– А это кто? – перебил он поток сознания Вишневского, указав на очередную картину.

На ней был изображён молодой Наполеон, в своей извечной двуколке. Верхом на белом коне, он указывал своим войскам, не иначе верным гренадёрам, путь к победе. Известная картина. Даже я её видел в свои школьные годы.

Вишневский, резко заткнувшись, обернулся к Артёму.

– Это Бонапарт, молодой человек.

Артём кивнул, сделав вид, будто с ходу понял и отвернулся, с усилием разглядывая французского императора. Однако, через пару секунд, не выдержав, уточнил:

– А какой Бонапарт? Который Тухачевский, или который Наполеон?

Владимир звонко шлёпнул себя ладонью по лысому лбу.

– Молодой человек… – печально протянул он. – У вас, в Чёрной Армии, совсем всё туго было с образованием?..

Фразу закончить он не успел. К старику вдруг неожиданно подлетел Вася и, с глазами пылавшими чистым гневом и яростью, размашисто залепил ему в ухо.

Всё произошло настолько быстро, что мы, изумлённо наблюдая за скоротечной дракой, даже не успели среагировать. Старик, сидевший до этого на небольшом табурете, кубарем покатился назад, сделав при этом кувырок через голову. Очухался он только спустя пару секунд. Инстинктивно перебирая руками, он отползал всё дальше и дальше от надвигающегося на него Васи. В его глазах я видел ужас, неподдельный ужас человека, столкнувшегося со стихией, с диким зверем, которым сейчас и был мой друг.

Из левой ноздри старого предателя бежала струйка крови.