Чёрные тени красного Петрограда

Пророческий стиль и религиозная страсть. Великие станут малыми и малые великими. Ко всему миру — с благой вестью: взошло солнце безвластия. Как будто в авторов манифеста вселился мессианский дух первых христиан и одновременно — самоубийственный фанатизм лже-мессии II века Шимона Бар Кохбы (Сына Звезды), беспощадно истреблявшего христиан и в конце концов схваченного и обезглавленного римлянами. Страстные до надрывности социально-разрушительные ноты всё громче и громче звучат, заглушая всякую утопическую лирику. Разрыв 62 связи времён, бунт против устоев общества — до полного всеуничтожения. Ни науки, ни воспитания, ни семьи, ни материнства.

«Уничтожьте предрассудки старших!.. Обманутые наукой! Сбросьте с себя лживые цепи науки. Взорвите чертоги буржуазной мысли. Не дайте опутывать себя научной паутиной кровожадным паукам, научным попам, профессорам и учёным… Не поклоняйтесь новым идолам — Природе и Эволюции. Будьте творцами… новой технической истинно-творческой цивилизации. Разрушайте и отрицайте, отрицайте и разрушайте!»

«Женщина! Узница кухни и спальни, освободись!.. Сбрось с себя цепи воспитания детей, уничтожь рабство горшков. Уничтожь домашнее хозяйство, уничтожь домашнее воспитание!»

Когда взорваны все позитивные общественные структуры и упразднены все конструктивные обязательства, остаётся сделать последнюю ставку — на исконных приверженцев асоциальности, на воров и преступников. Нигде восторженная симпатия, которую анархисты питали к преступному миру, не явлена с такой поэтической силой, как в манифесте братьев Гординых:

«Заключённые, кандальщики, преступники, воры, убийцы, поножовщики, кинжалорезы, отщепенцы общества, парии свободы, пасынки морали, отвергнутые всеми! Восстаньте и поднимитесь! На пиру жизни займите первое место. Вы были последними — станьте первыми. Сыны тёмной ночи, станьте рыцарями светлого дня, дня угнетённых!»

Провозгласив социальное лидерство сознательных злодеев и «отморозков» всех мастей, не ведающих морали, отвергающих ценность чужой жизни, анархистские вожди подписали смертный приговор своему движению, а в большинстве случаев — и самим себе. Одни из них сложили головы на полях Гражданской войны, как Анатолий Железняков, Иустин Жук, Александр Ге. Другие стали жертвами репрессий со стороны своих бывших союзников-большевиков, как Илья Блейхман, Лев Чёрный, Владимир Шатов. Третьи умерли в изгнании, как Абба Гордин, Ефим Ярчук, Всеволод Волин. Все они стали жертвами той стихии социального раз-рушительства, которую с такой убедительной силой призывали. Один лишь Аполлон Карелин спокойно дожил жизнь, погружённый в розенкрейцерские мечтания мистического анархизма.

Глава пятая И КОМИССАРОВ ТОЖЕ ГРАБЯТ

Петроград зимой 1917/18 года

Население Петербурга перед началом Первой мировой войны составляло 2 миллиона 100 тысяч человек. За два с половиной года войны оно выросло — главным образом за счёт притока беженцев и размещения тыловых служб воинских частей — до 2 миллионов 500 тысяч. Потом началась революция, за ней пришли разруха, голод, Гражданская война, красный террор. На исходе всей этой свистопляски, к концу 1920 года, в Петрограде числилось 722 тысячи жителей. Нет ничего, что красноречивее этих цифр свидетельствовало бы о драматизме судьбы Северной столицы в роковые революционные годы.

«Летучий голландец» революции

Странное зрелище являл собой великий имперский город после пережитых им революционных бурь. Летучий голландец. Город-труп, город-призрак. Полупустые улицы, замусоренные дворы, выбитые стёкла, расквашенные фонари, обваливающаяся лепнина роскошных особняков, заколоченные досками накрест парадные подъезды… По весне на Невском сквозь растрескавшиеся торцы деревянной мостовой весело пробивалась травка. Обитатели этих сумрачных полуруин сами походили на призраков: худые, бледные, оборванные, они скользили вдоль домов опасливой походкой, озираясь: нет ли облавы, не гонятся ли грабители.

Контраст с дореволюционными временами, с тогдашним блеском и великолепием, чопорностью и торжественной яркостью, богатством и деловитостью столицы Российской империи был неизмерим. Особенно он бросался в глаза иностранцам, имевшим возможность сравнить тот Петербург и этот Петроград.

Американская анархистка Э. Голдман, бывавшая в России по делам социальной борьбы до революции и вновь посетившая Петроград в 1920 году, не без изумления писала: «Санкт-Петербург всегда оставался в моей памяти яркой картиной, полной жизни и загадочности. Я нашла Петроград в 1920 году совершенно другим. Он был почти в руинах, словно ураган пронёсся через город. Дома походили на старые поломанные гробницы на заброшенном кладбище. Улицы были грязные и пустынные: вся жизнь ушла с них. Люди проходили мимо, похожие на живых покойников».