Чёрные тени красного Петрограда

Пылкой американке вторят другие наблюдательные авторы. Английский журналист А. Рэнсом, побывавший в Петрограде в 1919 году, ужасался: «Улицы были едва освещены, в домах почти не было видно освещённых окон. Я ощущал себя призраком, посетившим давно умерший город». Французский социалист сербского происхождения В. Кибальчич, писавший под псевдонимом В. Серж и тоже приехавший в Петроград в год апогея Гражданской войны, эмоционально дополняет картину: «Мы вступили в мир смертельной мерзлоты. Финляндский вокзал, блестящий от снега, был пуст. Широкие прямые артерии улиц, мосты, перекинутые через Неву, покрытая снегом замёрзшая река, казалось, принадлежали покинутому городу. Время от времени худой солдат в сером капюшоне, женщина, закутанная в шаль, проходили вдалеке, похожие на призраков в этом молчании забытья».

А ведь ещё летом-осенью 1917 года этот город бурлил сотнями митингов, накалялся политическими страстями, переливал по своим улицам революционные толпы. Но вслед за сезоном политических гроз и ливней надвигалась суровая зима. К тому времени, когда большевики при поддержке левых эсеров и анархистов захватили власть в Петрограде, социально-экономическая разруха уже вступила в свои права и в стране, и в столице. За полгода деятельности Временного правительства цены на продовольствие выросли в среднем вчетверо, а на промышленные товары — раз в восемь. Фунт чёрного хлеба, стоивший до войны две-три копейки, в октябре 1917-го можно было купить за 12–15 копеек. Стоимость ведра керосина, потребного для освещения, подскочила с 1 рубля 70 копеек до 11 рублей, а стоимость аршина сукна — с 2 рублей аж до 40. Зарплаты росли втрое медленнее. Цена денег падала, работать за денежное жалованье никто не хотел. Заводы остановились. Городское хозяйство стремительно приходило в упадок.

Разруха началась с того, что революционные массы принялись беспардонно сорить на улицах. При «проклятом царском режиме» к прохожему, случайно уронившему бумажку на петербургскую мостовую, немедленно подходил городовой и вежливо, но непреклонно предлагал воспользоваться урной. Городовых уничтожила Февральская революция.

Генерал М. Д. Бонч-Бруевич, брат известного большевика В. Д. Бонч-Бруевича, занимавший в 1915–1917 годах различные высокие посты в командовании Северного фронта, писал в своих мемуарах: «Читатель, помнящий семнадцатый год, наверное, не забыл серого, шуршащего под ногами ковра из шелухи, которой были покрыты мостовые и тротуары едва ли не всех городов бывшей империи. Почувствовавший себя свободным, солдат считал своим законным правом, как и все граждане, лузгать семечки: их тогда много привозили с юга. Семечками занимались в те дни не только на митингах, но и при выполнении любых обязанностей: в строю, на заседании Совета и комитетов, стоя в карауле и даже на первых после революции парадах». Мало-помалу к революционным массам присоединились дворники: перестали убирать мусор на улицах и во дворах. Когда в ноябре выпал снег, его тоже не убирали. К середине декабря город потонул в грязных сугробах; мостовые заледенели, над карнизами домов угрожающе нависли снежные шапки. Фонари светили всё реже и тусклее. Прохожие побаивались тёмного времени, спешили засветло разбежаться по домам. Метель и ветер стали хозяевами сумрачных улиц. Точно сказал об этом Блок:

Чёрный вечер,
Белый снег.
На ногах не стоит человек.
Ветер, ветер —
На всём Божьем свете.

В угасающем свете старого мира вольготно чувствовали себя лишь грабители, налётчики и убийцы.

Запирайте етажи,
Нынче будут грабежи.
Отмыкайте погреба —
Гуляет нынче голытьба.

Утонувшие в вине

Сразу же после Октябрьской революции, как бы в осуществление радикального коммунистического лозунга «Грабь награбленное!», рабочие и солдаты, мещане и люмпены устремляются в атаку на священную твердыню неприкосновенности личности и имущества. Преступность, расцветшая пышным цветом при вялом и безвластном Временном правительстве, теперь приобретает открытый и массовый характер. Грабить и убивать уже не стесняются, и делают это толпой, среди бела дня, на глазах у всех. Яркая тому иллюстрация — винные погромы, прокатившиеся по городу, как некая эпидемия, зимой 1917/18 года. Напомним, что во время Первой мировой войны в Российской империи действовал сухой закон. Освобождение от «ига старого режима» связалось в сознании масс не только со свободой повсеместного лузганья семечек, но и с ожиданием скорого возвращения «зелёного змия».