Чёрный аист

Тот, как обычно, не торопился с ответом — обдумывал, видимо. А что тут думать?

— Наташка, — сказал он.

У меня отвисла челюсть.

— Какая еще Наташка?

— Кожура.

Наташка и Анька Ковалёва жили по соседству с нашими девицами. Эти еще выше ростом, чем Светка с Ленкой.

— Молодец… — уважительно покачал я головой. — Она хоть знает об этом?

— Конечно, — пожал плечами Валера. — Осенью замуж собирается, но мы этого не допустим. Сами возьмем.

А жизнь-то, оказывается, бурлит. Одного меня нет в этом потоке.

— А как же Людмила? — почесал я затылок.

Людмила была аспиранткой, которую назначили руководителем нашей практики. Первые два дня она пряталась от нас, потом все же вышла на улицу. Валера принялся ее обучать работать с магнитофоном, но оказалось, что ей этого не надо.

— Я же руководитель! — сказала она.

— Ладно, — согласился Валера, — магнитофон мы включим сами. Но ты чем будешь заниматься?

Люда была аспиранткой, но по виду она мало отличалась от наших девушек.

— Наблюдать, направлять и проверять.

«Ишь ты, — подумал я, — а ее не зря взяли в аспирантки».

Так вот, взгляды Ульяны и Людмилы, которыми они одарили Валеру, были одинаковы. Во всяком случае, на себе таких взглядов я еще не ощущал. А хотелось бы.

— Между прочим, я кандидат в мастера спорта по фехтованию, — сказала, слегка покраснев, Людмила. — Могу магнитофон носить.

— Ты и в самом деле кандидат?

Я смотрел на девушку во все глаза.

— Можем левой рукой побороться, — протянула мне руку Людмила. — Я почти всех наших ребят побеждала.

— Шпажистка? — спросил Валера.

— Рапиристка.

Я хоть и занимался полгода вольной борьбой, от соперничества отказался. Пусть Валера борется, он в своем Рахове штангой занимался. Да и смотрят на него, а не на меня.

— Вы тут боритесь, — сказал я, — а я к деду Ефиму. Он мне про Троцкого обещал рассказать.

— Старый коммунист? — спросила Людмила.

— Революцию в Петрограде совершал. Но насчет коммуниста я не уверен…

— Матерщинник он, а не коммунист! — заржал Валера. — Думаю, и про Петроград врет.

7

У деда Ефима я проходил курс молодого бойца.

Бутыль с самогоном у нас на столе стояла больше для вида. Дед уже не мог пить эту гарь, я еще не умел. Выпивали по глотку в час, и ладно.

— Еще не женишься? — спросил дед, когда я устроился за столом.

— Только первый курс закончил, — сказал я. — В этом возрасте еще не женятся.

— Сколько тебе годов?

— В сентябре будет восемнадцать.

— Ну, может, еще и рано, — вздохнул дед. — А я женился сразу после революции.

— Февральской или Октябрьской? — уточнил я.

— Революция у нас была одна — в феврале семнадцатого года, — пристально посмотрел на меня дед Ефим.

Оказалось, ему было не девяносто лет, а всего лишь семьдесят пять. Для меня обе цифры были в равной степени запредельны, и я не придал им большого значения. А дед решил расставить все по местам.

— Я девяносто пятого года рождения, — поднял он вверх крючковатый указательный палец правой руки. — Сейчас какой у нас год?

— Семидесятый.

— Вот и считай.

— Семьдесят пять, — согласился я.

— До таких годов у нас Теребежове никто из мужиков не дожил, — приосанился дед. — И в соседних деревнях нету. Повыбило в войнах мужиков, что в городе, что в деревне. Вот был у нас дед Сашка, тот еще с турками воевал. При царе Миротворце в рекруты забрили.

— При Александре Третьем?! — удивился я.

— Ну да, Александре. И он тоже Александр, а у нас его все звали Сашкой. Так ему точно девяносто годов было, даже больше. С турецкой войны шашку привез. Чуть что не по нем — сразу за шашку хватался. Но никого не зарубил, мирный был дед. Ваша Ульяна его правнучка. Или праправнучка, я в родстве уже стал путаться. У самого ведь никого не осталось.

— А женились вы когда?

— Я же тебе говорю — после революции. В Петрограде сначала начальником стал Керенский, потом большевики взяли Зимний. Был в Петрограде?

— Нет, — сказал я.

— Ну вот. У Ленина сначала Брестский мир с немцами, потом с Юденичем стал воевать. А я матрос на линкоре. Нас сняли с линкора и отправили на Юденича. Меня ранило, я в госпитале отлежался и до хаты. Жениться надо было.

— Какая здесь власть была?

— Тогда у кого оружие, у того и власть. А у меня трехлинейка. Сначала я ее показывал, а потом сховал. Пришли тутошние комиссары, стали допытываться, куда девал. Но я не признался. Нехай пока полежит…

«Стало быть, винтовка где-то до сих пор прячется», — подумал я.

— А тебе зачем? — сказал дед. — Призовут в войско, свою дадут. Тебе когда на службу?

— Студентов не забирают.

— Иди ты! — удивился дед. — Так вы все переженитесь. И этот усатый, и ты. Девки уж на вас поглядывают, видел.

«Никто на меня не поглядывает», — подумал я.

— Это ты не видишь, — усмехнулся дед. — А мне видно. Хочешь, свой горан покажу?

— Какой горан?

— Печь для обжига. У нас тут все самому надо делать — горшок, жбан, кринку. Миску, и ту негде взять. А у меня все под рукой — глина, гончарный круг, уголь. В печи в жару спать хорошо. Жинка, бывало, добудиться не могла. Ходит вокруг печи, а залезть боится.

— В другой раз, — сказал я. — Фольклор надо записывать.

— Кого? — скосился на меня дед Ефим.