Чёрный огонь Венисаны

Правило номер один: читать нельзя. Если начать читать – а читать Агате хочется всё, всё, абсолютно всё, от одной только «Книги странствий малого человека Ронсона по седьмому этажу, откуда он никогда не вернулся» у нее сердце замерло! – Агата в жизни не справится со своей задачей. Правило номер два: не забывать о поисках, которые ведет брат Често. Агата с братом Често договорились, что если кому-то из них попадается книга, способная заинтересовать другого, они обязательно ее приносят, – вот только ни брату Често пока не попадалось ничего о дверях, ни Агате – ничего о том, что детей не надо держать в колледжиях: пусть растут с родителями, а учиться ходят только днем, по вечерам возвращаясь домой (эта дикая мысль не укладывается у Агаты в голове, но кто она такая, чтобы судить доброго и заботливого брата Често?). Правило номер три: плакать нельзя.

Чтобы выработать эти три правила, у Агаты ушло несколько тяжелых дней, но с правилами жить легче, чем без правил, даже в этом страшном месте. Вечером, когда монахи приходят раздавать зеленым братьям горькие пастилки из сердцеведки и проверять, вытерта ли пыль со статуэток святого Торсона, отполированы ли до блеска их синие лазуритовые глаза и лежат ли под статуэтками голубоватые записки с Торсоновой молитвой, Агата теперь смотрит на монахов сухими глазами – и каждый раз в ее сердце загорается маленький огонек гордости. Брат Често ненавидит свою статуэтку, ненавидит полировать торсонит, за сутки сереющий, если не тереть его пальцами хотя бы полчаса, ненавидит писать каждый вечер Торсонову молитву (а старую монахи забирают с собой), – но если этого не делать, тебе не дадут пастилку; нет уж, лучше как следует поухаживать за статуэткой, честное слово. А вот Агата, в отличие от брата Често, своего святого Торсона очень любит (только не признается в этом, конечно, ни за что), и нетрудно догадаться почему: на какого-то там чужого святого ей, конечно, наплевать, но вот его имя… Полчаса в день

Агата разрешает себе тихо думать о Торсоне, о своем Торсоне, и когда она пишет Торсонову молитву, все слова в ней значат для Агаты совсем не то, что думают монахи. Жалко только, что в угоду проклятым монахам торсонит обязательно надо полировать пальцами: глаза у Торсона, у настоящего, Агатиного Торсона, серые, Агате совсем не хочется делать их чужими, синими. А кроме того, каждый раз, когда Агата принимается тереть окончательно посеревший к вечеру торсонит подушечками больших пальцев, происходит нечто очень странное: какая-то мысль мелькает в сознании Агаты – очень быстро, буквально на одну секунду, Агату обдает холодом, воздух становится по-утреннему ледяным, вот-вот случится что-то тревожное, очень тревожное – такое, чего Агата совершенно не хочет видеть, – и при этом как будто множество маленьких серых глаз смотрит на Агату одновременно… Еще миг, еще один миг – и Агата поймает эту мысль, это мучительное переживание: это важно, это ужасно важно, вот сейчас, вот сейчас, вот сейчас… Нет. От разочарования Агата тихо стонет, сжав зубы, и сидящая на соседнем матрасе сестра Оттавия, медленно выводящая пятнистыми от красок пальцами Торсонову молитву на голубоватом клочке бумаги, выданном монахами, вздрагивает.

– Господи, детка! – с тоской говорит она. – Мой муж стонет точно так же, когда закидывает свой плотницкий рюкзак на больную спину. Все бы я сейчас отдала, чтобы увидеть, как он это делает. Будь проклят тот день, когда мне пришла в голову идея, будто во избежание лжи надо не молчать, а как можно больше говорить друг с другом. А главное – именно с мужем я с первым и поделилась! А он, собака такая…

Агата не слушает сестру Оттавию – она сидит, приоткрыв рот, глаза у нее широко распахнуты, в ушах звенит. Она видит, как летит снег, как в ужасе разбегаются от девочки, якобы больной «прекрасной лихорадкой», перепуганные солдаты у Худых ворот и как лямки тяжеленного рюкзака ложатся на хрупкие мамины плечи; две статуэтки вывалились из этого переполненного рюкзака к ногам Агаты – разноглазый святой Лето и золотоглазая святопризванная дюкка Марианна. Но вот весь остальной рюкзак… Ровно секунду, всего одну секунду Агата смотрит внутрь – и видит тусклые серые отблески, десятки тусклых серых искорок – глаза остальных статуэток. Одна на другой, одна под другой лежат в огромном мамином рюкзаке статуэтки святого Торсона. Еще миг – и мама поцелует капо альто Оррена. Еще миг – и мама скроется за Худыми воротами, и Агата будет думать, что это навсегда, навсегда. «Правило номер три! – в ярости говорит себе Агата. – Правило номер три!» – и со всей силы щиплет себя повыше колена, но от щипка слезы катятся из глаз только быстрее.