Чёрный огонь Венисаны

– Ну и что теперь? – раздраженно говорит она. – Ну будет мне легче ухаживать за статуэткой, я и другим расскажу. Но теперь-то что?

– Главное – не подноси к ним свечку, – шелестит ресто, – не подноси к ним свечку и не держи долго!

– Горазда ты голову морочить, – бурчит Агата.

Свечку с ближайшего стола оказывается не так-то просто поджечь – некоторое время Агата роется среди бумаг, перьев, кистей и красок в поисках спичек, – но наконец фитиль вспыхивает маленьким черным пламенем. Агата осторожно подносит свечу к левому глазу статуэтки. Из синего он становится аквамариновым, из аквамаринового – лазурным, и вдруг… И вдруг с торсонитом начинает твориться странное: он съеживается, коробится, твердеет, и вот уже вместо полированной бусины в глазнице статуэтки лежит что-то крошечное, изящное, с маленькой петелькой… Осторожно, боясь уронить, Агата двумя пальцами берет это что-то и вглядывается: это тонко сделанная металлическая лошадка с блестящей упряжью и петелькой на спине.

– Совершенно удивительно! Больше не повторится! – шелестит ресто у Агаты над ухом.

Тогда Агата подносит горящую свечу ко второму глазу статуэтки. Минута – и у нее на ладони лежит другой амулетик, металлическая звездочка с блестящей серединой. Вся Агатина статуэтка закапана воском, вместо глаз у святого Торсона теперь закопченные дыры, но Агате сейчас не до мыслей о том, что скажут черные братья во время проверки: амулеты прелестны, но что с ними сделать? Зачем они ей?

– Зачем они мне? – спрашивает Агата растерянно.

– Наши друзья так и не додумались сделать слепок замкá, – шепчет ресто, – а мы в Венискайле так и не сделали по нему ключ от каталога.

– Ну и дураки ваши дру… – раздосадованно начинает Агата – и замирает.

Ресто смотрит на Агату, а Агата смотрит на ресто.

– Но как мне узнать… Как мне понять, которая? – спрашивает Агата шепотом.

– О, это совершенно очевидно, – печально шепчет ресто в ответ, – совершенно очевидно.

Документ девятый, совершенно подлинный, ибо он заверен смиренным братом Ги, ночным чтецом ордена святого Торсона, в угоду Старшему судье. Да узрит святой Торсон наши честные дела.

Молчание так давит, что и без того тяжеленная голова Агаты сейчас, кажется, лопнет от напряжения.

– Кто это сделал? – спокойно повторяет брат Ги и глазами обводит Библиотеку. Стоящие за его спиной монахи с алебардами выглядят так, будто готовы сию секунду арестовать всех зеленых братьев сразу, и Агата не сомневается, что стоит брату Ги взмахнуть рукой – и это произойдет.

Молчание. Никто не смотрит на брата Ги, никто не смотрит на гору статуэток с выжженными глазами, лежащую у его ног. Никто не смотрит друг на друга.

Тогда брат Ги поднимает с пола одну статуэтку и печально говорит:

– Мне больно; боль мою трудно описать. Я монах ордена святого Торсона; глаза святого Торсона – мои глаза, и я выплачу свои глаза этой ночью сто тридцать шесть раз. Но кроме того, торсонит – необыкновенный материал, самый ценный материал Венисаны, и только здесь, в Венисальте, мы, братья святого Торсона, умеем… Нет, не важно. Тот, кто совершил этот ужасный поступок, не понимает, что натворил. А главное… Впрочем, об этом мы поговорим с ним или с нею наедине. Итак, я должен спросить вас в последний раз: кто это сделал?

Молчание. У Агаты колотится сердце.

«Сейчас он заметит, вот сейчас, вот сейчас», – думает она: рукава ее черного платья заляпаны воском от свеч, пальцы покраснели от ожогов – в нетерпении Агата выхватывала из глазниц статуэток крошечные амулеты прежде, чем они успевали остыть, – на подоле появились дырочки там, куда падали искры. Но на нее, девчонку, брат Ги, кажется, даже не обращает внимания. «Уходи, – думает Агата, – уходи, уходи, уходи», – но монах, конечно, никуда не уходит. Вместо этого он говорит:

– Я мог бы обыскать каждого из вас.

Сто тридцать пять пар глаз изумленно смотрят на брата Ги, не понимая, при чем тут обыск. Агата поспешно соображает, что ей тоже надо изобразить изумление. Монах внимательно вглядывается в лица зеленых братьев и прибавляет:

– Но я поступлю проще. Пока виновный не назовет себя, никто не получит ни одной сонной пастилки. Ни одной. Ночь за ночью. И да узрит святой Торсон наши честные дела.

С этими словами монах поворачивается спиной к зеленым братьям и направляется к двери. Вздох ужаса повисает в воздухе.