Числа зверя и человека

Вот, кстати, и они. Рита везет коляску с маленькой улыбчивой очень любознательной Анечкой. Рита тоже улыбается. Она вообще стала улыбаться гораздо чаще и сияет тем особенным светом, что исходит от женщин, счастливых своей беременностью. Да и вообще жизнью. Достаточно взглянуть, как они с Максом смотрят друг на друга.

Нет, я ни о чем не жалею. Мы с Ритой не были бы счастливой парой. Собственно, мы вообще не были парой, скорее, попутчиками. А вот с Марией – дело другое. По-моему, старая сказка про разбросанные по всему миру половинки, которые ищут друг друга, – чистая правда. Мария – моя половинка. А я – ее.

Уже рассевшись за огромным столом, мы после первых поздравлений и шуток некоторое время спорим: стоит ли включать телевизор, не испортит ли нам болтовня Ройзельмана аппетит?

Но в конце концов все-таки решаем – стоит. Это ведь и вправду исторический момент, и сейчас, наверное, к телевизорам приникли люди всей Земли. Даже на той самой антарктической полярной станции, где второго мая родился пятнадцатый в истории южного континента человек.

01.08.2043.

Усадьба Алекса. Феликс

Гигантский плазменный экран занимает полстены. Бросив накрытый стол, мы рассаживаемся напротив по креслам и диванам (в углу, где раньше стоял рояль, теперь расположился огромный манеж, в котором с удобствами разместились сейчас все дети) – и вовремя: удар судейского молотка как раз возвещает начало последнего слова подсудимого.

Ройзельман, поднявшись, обводит взглядом невидимый нам зал, но мне кажется, что суд его не интересует, он сейчас представляет всю свою многомиллиардную аудиторию. Он совершенно спокоен и ничуть не изменился, даже не осунулся, и его глаза все так же пронзительны. Тонкие губы кажутся прямой линией, острый нос с горбинкой похож на клюв хищной птицы.

– Я долго молчал, – говорит он и, расправив плечи, словно становится выше. – Теперь пришло время говорить. Как правило, в своем последнем слове подсудимые оправдываются, каются, просят о снисхождении. Я не стану этого делать по двум причинам. Во-первых, совершенно очевидно, что никакого снисхождения здесь быть не может. А во-вторых, и это главное, я в нем не нуждаюсь. Я намереваюсь лишь прояснить мотивы моих деяний, а также их грядущие результаты.

Сейчас, когда я, как вы все полагаете, стою на пороге могилы, я могу, подобно вашему Христу, сказать: свершилось! Я достиг своей цели! Цели, которую вы – по глупости или из страха – не видите или не желаете видеть. Но она не только есть – она достигнута. Камень, катящийся с горы, увлекает за собой лавину. Так и мои открытия и достижения навсегда изменят человечество. Уже изменили.

Признаю ли я себя виновным? Как ученый, я ясно вижу в этом вопросе два смысла. Поэтому ответ будет: и да и нет. Да, я признаю, что совершил, притом совершенно сознательно, поступки, как сформулировало обвинение, «причинившее тяжкий непоправимый вред физическому и психическому здоровью множества людей». Нет, ибо я не признаю это преступлением. Я открыл человечеству новый, единственно верный путь – так же, как Прометей, подаривший людям огонь, позволил им стать наравне с богами.

Отличные стереодинамики донесли до нас вздох, прокатившийся по судебному залу. Наверное, если бы кто-то из операторов направил свою камеру на публику, мы увидели бы, как люди встают или хотя бы приподнимаются. Но камеры (их было несколько, ибо ракурс изображения время от времени менялся: справа, слева, спереди, чуть сверху или снизу), как загипнотизированные, сосредоточились на Ройзельмане.

А тот, казалось, был доволен общей реакцией:

– Прометея, впрочем, тоже за его подвиг покарали. Но сейчас это уже неважно. Огонь принесен, цель достигнута. Однако начнем по порядку. Я родился в семье пастора-методиста. Мой отец был фанатиком намного худшим, чем тот, которого распяли в моем научном городке. Ваш покойный епископ вредил только самому себе. Мой отец позволял себе вредить всем вокруг и при этом свято верил, что истово и неукоснительно исполняет «волю Божью».

Я прекрасно помню, как впервые был им наказан. Я, юный пытливый мальчик, совсем еще ребенок, спросил, почему Христу поклоняются все люди. Тогда я еще не знал, что христианство – не единственная в мире религия, но сути дела это не меняет.

– Потому, что Он спас нас всех, – ответил отец.

– А если я спасу всех, – серьезно спросил я. – После этого люди начнут поклоняться мне?