Чистая книга: незаконченный роман

Иван попадает на заседание земцев, местной интеллигенции, которая за развитие северного края. Самостоятельное, с помощью земских учреждений. Земцы решительно настроены против царизма. Это собрание было для Ивана откровением. Он под всем подписывается.

Во-первых, жизнь большими проблемами. Простор. Воля.

Во-вторых, можно до одури заниматься делом. А вне работы для Ивана нет жизни. А тут – больницы, школы, дороги, мосты.

И – третье – совершенно головокружительно: борьба с царизмом. И тут они смыкаются с братом, тут впервые Иван убеждается, что они в одной упряжке с Саввой.

У Ивана появился иной взгляд на мир, на свою работу. Они делают одно дело, но разными путями. Впервые примирение с собой. Земство – великая радость. Небывалая. Новым светом все осветилось. Он будто заново родился.

Однако вскоре Иван убеждается: без денег ничего нельзя сделать. Всюду нужны деньги. И он раздумывает, как добыть денег. Честным путем. Заводит дело – лесозаготовки по Хорсе. В тайне великой. Весной лес обсох, сплавляет плотами. Чтобы мужики бродили в холодной воде, сам бродит. И водку выставляет. Пьяные – в воду. Трезвеют в воде. Час выдерживают. Страсть Ивана захватывает сплавщиков. Такого еще не было. И потом, дело Ивана – это вызов богачам. Вся молодежь помогает ему. Иван распаляет ее. И вот плоты в Ельче. Великая радость. А по сему случаю великая пьянка. Все напиваются. Похмелье страшное.

Пришел назавтра Иван со сплавщиками, а плотов его нету. Нет, паром на месте. Только клейма на торцах – щепоткинские. Что случилось? Пока Иван и его люди гуляли в деревне, Щепоткин – он не спускал глаз с Ивана – за ночь со своими людьми обрезал торцы бревен и заклеймил своими клеймами.

Щепоткин сам стоял на первом плоту и попивал чаек. Не кричал, не ругался.

– Что, Иван Мартынович, сплавщиков привел? Это хорошо, хорошо. Надо не мешкать плавить лес. А с тобой расплачусь хорошо. Это ведь не шутка – по Ойле пронесть столько лесу. Без воды. Только ты и мог это сделать. 12 окладов даю. А вас, ребятушки, тоже с носом не оставлю. По 50 рублей на нос выложу – думаю, неплохо?

И мужики согласились. Продали Ивана.

Иван возмущался. Это же величайшая мерзость. Это же уголовщина. Ничего, ничего. Есть у меня свидетели. Стражник, который клеймил. Лесничий. Мужики, наконец… Все отказались, всех подмазал Щепоткин. Оставался еще Ефтя… Ефтя начал кобениться.

– По судам-то мы и так всю жизнь ходим, кто нам поверит? Нет, не дело… А деньги?

– Деньги придется подождать.

– Нет, вот денег я ждать не согласен. Домик отдашь, жеребца отдашь… Ну что еще… Распродажу устроим…

– Не городи ерунду…

– Какая ерунда? Есть у меня маленькая идея. Отдай за меня Огнею, и тогда уж как родственники поладим…

– Огнею? За тебя? Да ты подумал, нет? Огнею, чтобы в эту дыру? Нет, это ты одному себе не смей говорить.

Иван вскочил. Какая наглость. За этого медведя, за этого идиота… Огнею… Мою Огнею. Но возмущение постепенно проходит. В расчет вступает трезвость. А почему не отдать? Чем худы Дурынины? Придурковаты немножко, лай, да зато житье. Хозяйкой будет. Да и жизнь долга. Что и как еще будет.

Вечером разговор с Огнеей, матерью. С вином. Прежде чем начать разговор, выпил стакан водки, потом второй.

– Тебе надо выходить за Ефтю Дурынина.

– Чего? – Огнейка залилась. – Ради чего это такие сегодня смехи?

– Это не смехи. Это надо. У меня, может, кровью сердце обливается, а говорю – надо. Не хотите же вы, чтобы я сегодня повесился у вас на глазах?

– Иван… Ваня. Да что это такое?

– Что такое? Я человек, на горло которого Щепоткины повязали веревку с камнем, и только пихнуть немножко, и все кончено.

Иван рассказывает суть дела. С чего началось. С брата Саввы. И как он хотел честным путем – открытым путем – продолжить его борьбу. И как Щепоткины его подкараулили…

– Ну бог с ним и с борьбой. Проживем.

– Я должник. Меня арестуют. Я всем должен. И только Дурынины могут спасти. Все отказались от меня. Все предали.

– Дак что же ты хочешь, чтобы я спасла тебя своей жизнью?

– Почему своей жизнью?

– Да для меня идти за Миколку – лучше уж вовсе не жить…

– Ты хочешь сказать, не любишь его? А мать спроси, по любви выходила? А вообще раньше спрашивали про любовь? Тут же ты честь брата спасаешь.

Огнейка молчит. Иван взрывается:

– Дрянь! Ты брата спасти не хочешь? Брату помочь не хочешь? А ты клятву нашу общую, когда еще Савва с нами был, помнишь? Помнишь, построить порохинский дом, с задворков выбиться? Так я все делал для этого… Все… А ты что молчишь? Может, не я, кто-то другой смывал да сдирал с нас проклятые твои икоты…

– Не знаю, не знаю, как и неволить в таком деле… А только, – Федосья заплакала, – ежели речь о жизни…

Иван посмотрел на Огнею. Та по-прежнему уклонялась. Заговорил Гуня.

– Брат, ты лучше… Пускай лучше тебя терзают и распинают, а сестру не давай в грязь.

– Ну, раз высказался семейный святоша, можно сказать, что вопрос исчерпан.

Иван встал, хлопнул по карману, который глухо, но, однако, отчетливо металлическим звуком пистолета отозвался. И тут Огнейка не выдержала: