Чистая книга: незаконченный роман

Кудрин – офицер царской армии, с высшим образованием, умный и думающий интеллигент.

Щенников и Кулаков – выходцы из народной среды. Два человека, вышедшие из народа. Но как они различны! Кулаков – воплощение томящегося русского духа.

Щенников – грубая сила революции, решительная, все ломающая.

Один – воплощение мятежных анархических сил русской души, русской революции. Безбрежная стихия! Она способна затопить все. Но и этот тип деятеля оказывается нужен, как нужна сама анархическая стихия.

Кудрин часто замечал, что слово Щенникова, по крайней мере на первых порах, более доходчиво до сердец крестьян и красноармейцев, чем слово Кулакова. Хотя он говорил самые примитивные вещи. Но потом положение изменилось. Это было отражение роста самой революции, самих крестьян.

У Кулакова была опасность: мала культура. А при сосредоточии власти в его руках это было опасно. Так оно и случилось.

А кто же сам Кудрин? Он умнее того и другого. Но он в стороне. Он не может найти контакта с людьми.

Биография Щенникова (со слов жены Щенникова Матрены Илларионовны).

Родился в крестьянской семье (Саратовская область?), 16 лет отправился в Баку искать работу. Шел долго – дорогой пас свиней, жил в работниках и тем кормился.

В Баку познакомился с революционерами – по-видимому, анархистами-террористами. Участвовал в покушении на губернатора.

Бомбу бросил чистильщик-армянин. Был осужден и сослан на Север в 1907 году на 5 лет. Было тогда Щенникову 18 лет.

В 1912 году, после отбытия срока, был призван в армию. Потом оказался в Красном селе(?), познакомился с Кулаковым и большевиками. Но анархист, характер прорвались. Как-то с товарищем возвращались в казарму. Наткнулись на жандарма, который выслеживал их.

– Давай окрестим его в новую веру, – сказал Щенников. И окрестили. Выкупали жандарма в бочке.

После революции Щенникова направили (по-видимому, по решению Северного бюро) в Архангельск, а оттуда на Пинегу.

Как в изображении ссыльных, так и в книге о Гражданской войне Абрамов воспроизводит споры главных героев, их разное отношение к человеку, народу, боевым сражениям.

Щенников упрекает Кудрина в отрыве от жизни, от реальности:

– Все паришь. На звезды смотришь. А надо к земле поближе.

– Нет, человека надо подтягивать к звездам. В этом смысл революции. Нам звездности не хватает.

– Что?

– Я говорю, что люди слишком приросли к земле.

– Ты эти офицерские штучки выбрось из головы. Благородие. Мы этих офицеров, знаешь, куда…

– Между прочим в Красной армии командуют офицеры. И я офицер – командующий Пинежским фронтом.

Кудрин на оранье Щенникова не обращает внимания.

– В следующий раз, если вы будете орать, выведу.

Щенникову дико, что Кудрин ест только белый хлеб.

– Белый хлеб ем, потому что другого не могу.

Но самое страшное, по мнению Щенникова, другое: не комиссар влияет на Кудрина, а Кудрин на комиссара. Небывалый случай! Зачем тогда комиссар?

– А если он умнее меня? Тогда как?

Кулаков по крайней мере так для себя решил: нечему учиться у него Кудрину, а он, Кулаков, у Кудрина должен учиться.

Кулаков и Кудрин

Однажды Кулаков вбежал к Кудрину – радостный, в руках газета.

– Смотри, наши-то, наши-то!

Кудрин посмотрел, но радости не выразил.

– Ты что? – удивился Кулаков. – Не рад?

– Нет, отчего же. Все ближе к концу.

– А я радуюсь, что вот мы расколотили сорок тысяч…

– Н-да… А ты знаешь, во сколько обходится государству подготовка одного офицера?

– Какому государству?

Короче, разговор заходит серьезный. Кудрин рассматривает Гражданскую войну как истребление лучших сил нации (с той и с другой стороны).

– Четыре года… А другие страны куда за это время уйдут? Да потом восстановление. Я думаю, что люди не будут решать этим способом проблемы. Слишком дорого.

– Ты что же, против диктатуры пролетариата? Давай говори…

Разговор об офицерах. И Кудрин вспоминает одного офицера, который учился с ним. Этот офицер ушел в белую армию. Расстреляли. А какой это математик…

– Математиков мы своих вырастим.

Кудрин покачал головой.

– Гении неповторимы. Может быть, такого и не будет. Может быть, смерть его на десятилетие задержит человечество. По крайней мере, Россию.

– Как это?

– Как? А вот представь себе открытие. Мы вступаем в век, когда наука становится самым главным помощником человечества, руководящей силой. Радий. Атомная энергия… Самолеты. Ракеты.

Вот есть чудак Циолковский. Со временем человечество полетит на планеты.

А потом вот самое страшное: мы интеллигенцию уничтожим.

Кулаков вышел. Все было для него ново. Наука… А потом стал мучить вопрос: кто же такой этот Кудрин? И как комиссар должен поступить с ним? Может быть, доложить: непригоден?

Идет снова объясняться с Кудриным.

Потом докладная Кудрина о ликвидации Пинежского фронта. Кулаков взбешен. Такой энтузиазм у народа…

– А зачем жертвы? Нас сейчас расколотят. А Архангельск и так будет взят.

Кудрин

Надо сделать сложным человеком.

Очень внутренне собран, воспитан, сдержан в чувствах, всегда ровен в обращении – оттого кажется сухарем.

Он слишком уважал людей, чтобы подыгрываться к ним, быть запанибрата.

Масса требовала эмоций. У нее работало пока только сердце, чувство. Она вся была во власти страстей, которые распирали ее (и в сердцах людей поднялись не только их собственные страсти, но страсти их отцов, дедов, не нашедшие выхода в свое время и передавшиеся сыновьям).

А Кудрин боялся страстей. Он боялся их с детства (в деревне убили мужика безвинного – самосуд). Надо было не накалять страсти (солдаты и так накалены – раскален воздух, казалось), а, наоборот, гасить, усмирять страсти.

И здесь был главный водораздел между ним и Кулаковым. И на этой почве они сталкивались не раз.

То, что восхищало в Кулакове других, не восхищало Кудрина.

– Ты не любишь людей! – порицал его Кулаков.

– А что значит любить человека? Я хочу, чтобы он не только глотку рвал, но и думал.

Особенно жестокая схватка между ними произошла в связи с планами наступления на Пинегу и выход на Двину.

– Это провокация, – говорил Кудрин. – Кто-то посеял слух.

– Сами рвутся.

– Тем хуже. Во-первых, нам нечем взять Пинегу. Нас расхлещет. А во-вторых, даже если бы мы и взяли. Что это меняет, что это дает? Вот ты меня упрекаешь – я не люблю людей. А ты, который любишь, сколько их положат головы? На что мне такая любовь? И нужна ли она им? Они наэлектризованы. Они не думают. Но мы-то с тобой должны думать. Зачем тогда мы?

– Это паника. Неверие в народ. А потом – ни революция, ни одно сражение без жертв не бывает.

– Верно. Но вся задача состоит в том, чтобы сделать эти жертвы как можно меньше. Архангельск и так будет взят. Зачем же наше лихачество? Кому оно нужно?… Революция, Гражданская война и так дорого обошлись нации, стране…

Кудрин помолчал.

– Вот для тебя интеллигенция – враг.

– Я не Щенников.

– Хорошо. Но во всяком случае офицер, воюющий на стороне белых, только враг.

– А как же иначе? Для тебя нет?

– И для меня враг. И я убиваю их. Но это все не так просто. Мы сейчас убиваем не только врагов. Мы убиваем мозг нации. Как с той, так и с другой стороны.

Как бы мы ни смотрели на интеллигенцию (пусть она враг сегодня). Но она и духовное богатство страны. Интеллигенция – это лучшее, что есть в нации. А русская интеллигенция – выстрадана. Она слишком дорого обошлась народу. И революция – трагедия для нации. И так когда-нибудь и с этой стороны посмотрят на нашу современность.

– Значит, щадить беляков. Так?

– Жаль, что ты не понимаешь. Хорошо, подойдем с другой стороны. Во имя чего идет борьба?

– Чтобы людям лучше жилось. Во имя нового и свободного человека.

– Так. А ты уверен, что в будущем появится человек лучше и беззаветнее, чем сейчас?

– Уверен.

– А если нет? А что, если герои революции – это лучшие люди? По крайней мере, всегда так было… История французской революции. Отсюда вывод: надо дорожить людьми.

И может быть, Кудрин едет в штаб на Северную Двину и, вопреки мнению Кулакова, требует отмены наступления.

И Кудрин, быть может, знает: он обречен. Ему враг теперь Кулаков, благодаря которому только и поддерживался авторитет его в войсках. Армейская масса его не терпит.

Пойдет на это. Ценой собственной жизни спасти людей. Вот действительная его любовь.

Так оно и вышло.

Когда в Карпогорах вспыхнул бунт, его из красноармейцев никто не защищает. Убежать? Он мог бы убежать. Но он не делает этого. Раньше всем казалось, что он дорожит собою, мало бывает на позициях. А сейчас он остается, хотя возможность бежать была. И когда пришел к нему красноармеец («побежим, товарищ комбриг»), Кудрин обругал его. И красноармеец лишний раз убедился: правильно говорят, сухарь он безнадежный. Стоит ли спасать такого человека.

Мятежники убивают Кудрина. Это ненужное геройство – он сам знает. Но может быть, хоть с опозданием поймет Кулаков? Ведь все зависит от Кулакова.

И Кулаков понял. Понял, что Кудрин настоящий человек. Что он прав. Что он мальчишка по сравнению с ним. И вот почему так угнетен Кулаков (он понял, что за человек был Кудрин). Вот почему все замечают, как на их глазах меняется Кулаков: нерешительность, подавленность.

И он не разыскивает Кудрина. Нет больше мальчишеского задора. Он думает только о том, чтобы как можно меньше погибло людей. И устремляется вверх по Пинеге.

Кудрин любил народ, но любил не так, как Кулаков. Кулаков восхищался народом, любовался им. И народ восхищался им.

Недостатки в людях? Ерунда. Потом разберемся, потом будем воспитывать себя.

– А не поздно ли будет? – говорит Кудрин.

Кудрин любил народ требовательной любовью, зрячей. Он видел недостатки. И прежде всего боролся с этими недостатками («Придира»), и это не нравилось людям.

Кудрин – трагедия интеллигента, человека, много понявшего, но ничего не могущего сделать. Ибо ход истории, движение масс, взвихренных и поднятых революцией, нельзя остановить.

Отступление

Страшная драма комиссара Кулакова.

Мужики, которые еще вчера шли под знаменем революции, сегодня отвернулись от нее. Поддались на уговоры каким-то тупицам? Что случилось? Как это могло произойти? Ведь еще вчера положение казалось прочным, незыблемым. А сегодня все развалилось. Как игрушечный домик.

Таков закон отступления? Или он прохлопал, как кто-то вел работу против советской власти, дрался за мужика? Сегодня мятежники козыряют: хватит, походил Щенников с плеткой.

И почему он не остановил вовремя Щенникова, не пресек его замашки? Ведь видел же, понимал, что это несовместимо с действиями представителя советской власти. И вот сегодня воспользовались мятежники этим. Ах, черт побери, сама советская власть била себя нагайкой. Он думал, контрреволюцию из мужика выбивает, а на самом деле советскую власть из него выбивал.

Ему хотелось бы найти сейчас виновника помимо себя и свалить на него всю вину за мятеж. Но мысль его неизменно возвращалась к себе. Он комиссар. И он что-то прохлопал важное.

Думая о причинах мятежа, он иногда склонен был видеть причину всего в извечной крестьянской природе – подай ему все зараз. Царство свободы. Реки молочные с кисельными берегами. А кто их сделает? Ведь их можно было сделать только руками того же мужика. И потребовалось, чтобы проложить эту тропу к молочным рекам с кисельными берегами, новое, еще большее, чем раньше, напряжение, жертвы, самоотречение. А к этому-то он и не подготовлен. Мужику доступен только язык чувств. Но и это объяснение его не устраивало.

А сам он все сделал? Не виноват ли он сам? Собственно, с чего все началось? С приказа об отступлении.

Еще вчера говорили: «Даешь Архангельск. Ни шагу назад». А назавтра – отойти на сотни километров, без боя… И что самое главное – делается это скрытно.

Раньше с мужиком открытый разговор, а сегодня – хитрим. В этом все дело.

И мужик начинает хитрить.

Да, он, Кулаков, понимал, что нельзя отступать, не объяснив массам.

Но почему он не настаивал на этом перед командиром дивизии? Почему согласился? Струсил? Боялся осложнений? Службистом стал.

Да, у командования дивизии могла возникнуть такая мысль – отступать без подготовки населения.

В конце концов, оно подходит к делу чисто по-военному. Но он, как он мог не учитывать массы, народ?

Говорят, что внезапность и сохранение в тайне отступления важно, чтобы не знал противник. Возможно, в военном отношении это и даст выигрыш, хотя трудно предположить, что от противника осталось это в тайне. Ведь разведка работает.

Но почему мы не хотим думать о народе? О конкретном, реальном народе? Ведь когда сам народ с нами – никакой противник не страшен. Та же война на Пинеге показала.

Почему надо хитрить с народом? С кем хитрить? С революцией. Ведь наша сила была в прямоте. В самые трудные периоды революции Ленин говорил правду: страшное положение, смертельная опасность. И это удваивало силы народа, утраивало его энергию. А почему нельзя было сознаться в этом сейчас? Народ бы понял.

Да, вот что главное – утрачено доверие к народу. И между нами и народом стал тотчас же кто-то другой.

Думы эти иссушили Кулакова. Он постарел за несколько дней.

Мы, поднятые народом, привыкли думать, что народ всегда с нами. И эта привычка так вкоренилась, что мы уже перестали, решая тот или иной вопрос, принимать во внимание сам народ.

Мы привыкли думать: мы, выразители народа, мы – это сам народ. И вот оказалось, что это не так.

И еще одно: отступление это ведется в интересах революции, народа. Но что такое народ?

Ведь пинежане, которых мы оставили на растерзание врагу, тоже народ. Как сделать, чтобы малое согласовалось с большим?

Страшная вещь: два года назад он вступил в этот край с горсточкой людей и народ всюду встречал восторженно эту горсточку, которая обрастала как снежный ком.

А сегодня, через два года, тот же народ выступил против него. Он отступает с большим отрядом, но сила этого отряда меньше горсточки тех людей. Что произошло?

Красный террор

Сколько было убито на Пинеге? А по всей России?

Сверху предписание – беспощадно, но осмотрительно. Но кто способен разбираться в тонкостях на местах?

Недовольные были устранены, убиты. Оппозиция обезглавлена. Но какие это жертвы! Чем это обернется для будущего?

Не были ли при этом уничтожены наиболее действенные, граждански активные элементы? Вот где нужна была осмотрительность и политическая мудрость!

А урок якобинцев? Террор, развязанный революционерами, обратился против них самих.

Поднявший меч от меча и погибнет.

Да, кто-то должен думать об этом.

А Щенников? Одна разрушительная сила. Сила мести и гнева.

Концовка

Едет герой по пинежским деревням – и в каждой кладбище жертв войны.

Мысленный взор его раздвинул стены леса, и перед ним предстала вся страна. И в каждой деревне, в каждом городе – могилы, могилы…

Много полегло народу. Какова-то на их крови всколосится жизнь?

К философии романа

В архиве сохранилась еще одна объемная папка под названием «Общие мысли. К философии романа». Часть записей из нее приведена в предшествующих главах. Но осталось еще много заметок более широкого социально-нравственного содержания. Эти заметки требуют от нас дальнейшего соразмышления, ибо касаются многих насущных проблем, по которым и сегодня ведутся споры. Заметки расположены не в хронологическом порядке, а по проблемно-тематическому содержанию. Исключение – первые, самые ранние наброски, где Абрамов осмысляет первоначальный замысел романа только о Гражданской войне.

17. X. 1958

Война на Пинеге

Современное произведение о Гражданской войне должно отвечать нескольким требованиям:

1. Оно не должно повторять по своему материалу и концепции предыдущих.

2. Гражданская война в нем должна быть осмыслена с учетом сорокалетнего опыта советской власти. Следовательно, произведение должно отличаться своей концептуальностью, широкими философскими обобщениями и раздумьями. Роман о Гражданской войне должен быть романом об эпохе, а не только исторической картиной.

3. Пинежская эпопея должна быть показана в связи с наиболее характерными процессами, происходящими на Севере и в стране.

История и современность

Пинежская эпопея, вероятно, богата возможностями.

Во-первых, она может быть необычной по своему материалу. Большого произведения о Гражданской войне на Севере еще нет. Северный колорит. Быт, обычаи.

Во-вторых, очень выигрышен материал, связанный с Веркольским монастырем, с его основанием.

Вот наглядно: с одной стороны, создание нового мира, с другой – разрушение старого, олицетворяемого монастырем.

Широко и эпично дать историю монастыря, освоение русскими Севера.

20. X. 1958