Чистая выдумка

Раскрасневшись, благодаришь Михалыча, в уме запоминаешь, что с зарплаты подаришь ему бутылочку хорошего коньяка. Просто так.

Боль в спине ненадолго отступает, а рука сама тянется к карману, но не нащупав там ничего кроме пропуска, расстраиваешься. Просить у старика ещё и сигареты не хочется, придётся терпеть до конца смены.

Чётная смена

Автобус крадётся сквозь вьюгу, блестящие снежные искры мелькают за окном, играя со светом фонарей. Но чем дальше от города, тем темней, и впереди только мрак и выхваченная из него передними фарами трасса.

Рассвет зимним утром занимается поздно, так что дорогу к проходной тебе освещает лишь одинокая лампа, висящая над самой дверью.

Останавливаешься на пятачке света, закурив, пропускаешь прочих работяг вперёд. Просто сегодня не хочется толпиться в раздевалке вместе с ними. Вдруг ещё подсмотрят в рюкзак, тогда обязательно выведают в честь чего коньяк, и пойдут потом к Михалычу клянчить.

Щёлчком пускаешь окурок в снег и заходишь наконец внутрь.

В цехе необычная тишина, даже барабан гранулятора сегодня ведёт себя словно затаившаяся мышь: лишь иногда постукивает чуть слышно.

Заглядываешь в подсобку, не хочешь медлить с подарком. Но Михалыч спит, завёрнутый в свой неизменный бушлат. Лежит свернувшись калачиком в куче тряпья, журналов, газет и пустых бутылок.

Тревожить не решаешься, всё же такая рань!

Садишься за пульт, ставишь смартфон, как и прежде оперев его на чашку, втыкаешь наушники и включаешь утренние новости. Под скучное бормотание ведущих клюёшь носом, глядя как заворожённый на не мигающие лампочки и пыль, покрывающую металл подобно снежным сугробам снаружи.

После обеда затягиваешься в курилке и сладко зеваешь, разморённый сытостью.

– Михалыча не видал? – ты даже не заметил, как прораб встал рядом, кутаясь в куртку.

– Видал, спит.

– Что-то долго спит, со вчерашнего обеда ещё…

Прежде о звенящей тишине ты читал только в художественных книгах, и никогда не мог представить себе, как же это, с чего тишине звенеть. И сейчас почувствовал на собственной шкуре, как бывает, когда вдруг у всего мира словно выкрутили ручку громкости на минимум, когда вокруг не осталось ничего. И ты слышишь, как в уши засверлился тихий высокий писк, и правда похожий на звон хрустального бокала.

Срываешься с места, отгоняя от себя все дурные догадки, прораб несётся за тобой, теряя по дороге шапку. Только вернувшиеся с обеда работники смотрят на вас как на очумелых.

– Пожар что ли где? – отзывается один из них жужжанием сонной мухи.

И даже времени отмахнуться от него нет.

Влетаешь в подсобку, падаешь на колени, не рассчитав и больно ударившись о бетонную стяжку пола, срываешь бушлат и тормошишь холодного как лёд Михалыча. Трогаешь жаркими руками грубую старческую кожу, падаешь ухом на грудь, пытаешься расслышать хоть что-нибудь, хоть парочку ударов, хоть шум воздуха в лёгких. Ничего.

Прораб уже набрал чей-то номер и пытается говорить в трубку спокойно, но лицо его становится с каждым словом всё бледней:

– Танюша, вызывай скорую… И позвони жене Михалыча. Да… Да… Только аккуратно, Танюш, она тоже женщина уже немолодая, ты сразу ей не говори, просто скажи, чтобы приехала, я тут уже сам с ней…

Очередная смена

Тряпьё, бутылки, журналы и даже бушлат, укрывавший Михалыча в последние часы его жизни остались лежать в подсобке.

Зима подступила так близко, что мощности обогревателей не хватает, и ты уже второй час смотришь на этот треклятый бушлат, не решаясь взять его, хотя пальцы задубели и совсем не слушаются.

– Что, старый, жил на заводе, тут и помер, и не попрощался, а я тебе коньяк принёс тогда, даже получки дожидаться не стал. Хотел порадовать, а то водка твоя совсем дрянь!

Обращаешься к старому бушлату, осторожно подтягивая его к себе, затем накидываешь на плечи, чувствуя мерзкий аромат старости и похмелья, тот что едва не сразил тебя в первый день. Теперь он кажется привычным и даже уютным.

Сразу стало теплей.

– Пусть, Михалыч, завод тебя хоть сейчас отпустит, ведь никуда он без тебя не делся, как видишь, мы всё ещё тут, – достаешь тот самый дорогой коньяк, наливаешь немного в кружку, зачарованно глядя, как плещется в неверном свете закопчёных ламп жидкость.

Жаром разливается по телу приятный дубовый алкоголь, согревая изнутри, затыкая грусть. Расслабляешься и совершенно забываешь о холоде, о пеллетах и даже о времени. Чувствуешь, как завод живёт сам по себе, как пульпа сыплется в барабан, как бьётся твоё сердце.

Твоя смена

– Ну, что, молодой, – прораб называет тебя так по привычке, хотя ты уже давно путаешься, сколько тебе на самом деле лет, – Ухожу на пенсию в этом году, наконец сменишь меня, ты тут следи за всем как следует!

Оглядываешься на завод, он, как и прежде, стоит монументом, будто памятник сотням рабочих рук, сложивших его камень за камнем, оживших его механизмы, вдохнувших жизнь и сигаретный дым в эти стены.

– Я с удовольствием!