Читаем Чистая выдумка полностью

Чистая выдумка

Ничего удивительного не было и в том, что танцмейстеры меня вовсе не жаловали. Им не хватало во мне силы, рвения, мастерства, эмоций. Снова и снова я выходила на сцену, повторяла заученные вариации и бесконечные балансе, глиссады, па де буре и бризе. Одинаково тяжело мне давались и лёгкие па, и сложная кода. Только тяжелая ежедневная работа над собой и свёрнутое в трубочку тело под вечер, держали меня на сцене.

Школьные годы пролетели незаметно. Мама не отпустила меня на выпускной, потому что следующим утром я давала концерт в местной филармонии. Помню, как в тот вечер со вздохом она в очередной раз достала старый альбом, посадила меня рядом и начала рассказ, который я слышала уже тысячу раз. Мама перелистывала фотографию за фотографией так быстро, будто хотела, чтобы они все превратились в черно-белое кино.

Вот у станка совсем маленькая девчушка, отдалённо напоминающая меня, вот она беззубо улыбается на сцене, пусть даже стоит где-то в середине массовки (тощая фигурка солистки была скрупулёзно выцарапана булавкой, так что уже и не разобрать даже, человек ли там или нелепое нечто, сотканное из штрихов и обрывков), а вот маме уже пятнадцать, и она пробуется на роль. Первый и последний её кастинг, альбом на этом обрывался, а долгая история успеха кончалась кратким: “А потом появилась ты, тебе нужно хорошо постараться, чтобы научиться танцевать!”

И я старалась. Всегда, каждую минуту, каждую секунду я тянулась к тому самому эфемерному умению. Исполняя адажио из балета «Спартак», делая фуэте в «Танце Феи Драже» я пыталась постичь его. Но у меня ничего не выходило. Словно золотоискатель я прерывала вновь и вновь грязную руду, но меня обманули, и я не находила в песке и иле ни следа золота.

Мама говорила, что аплодисменты – моя награда за все труды, но каждый раз в конце выступления, я исступлённо смотрела на зрителей, понимая, как отвратительно я только что танцевала. Даже если весь зал стоял, мама никогда не хлопала, молча она покидала своё место, готовясь дома указать мне на все ошибки и неточности, которые я допустила.

Всегда, всегда я старалась недостаточно, пусть даже выбивалась из последних сил. Мама была недовольна и когда меня пригласили в столицу, пришлось продавать дом, потому ей пришлось остаться на какое-то время и отправить меня одну в чужой город. Каждый день утром, днём и вечером, словно по часам мой телефон разрывался, и, не допусти Господь, я не смогла бы ответить. Я уверена, несмотря на тысячу километров мама обрушила бы на меня торнадо или цунами одной силой своего гнева.

И надо же, она мне позвонила очень вовремя. Именно из-за звонка я задержалась на тротуаре, копошась судорожно в сумке, чтобы не играть с тонкими струнами материнского терпения. Это спасло мне жизнь, возможно. Пронёсшийся мимо взбешённый отказом тормозов автобус лишь бортом зацепил меня, проволок несколько метров и отпустил. Тем, кто тогда оказался на переходе, повезло меньше. Неуправляемые тонны одичавшего металла пронеслись по дороге, сминая людей, покрывая асфальт их костями, внутренностями и последними мыслями.

Я ничего не знаю о судьбе других пострадавших, но, вероятно, они недостаточно старались, чтобы выжить.

Оказавшись прикованной к больничной кровати, мне удалось вздохнуть с облегчением. Пусть вздох этот был и слабым, наполненным прерывистым, захлёбывающимся кашлем. Здесь было всё, что мне нужно. Обезболивающее, постельный режим и моя верная и единственная подруга.

Благодаря статусу балетной примы (теперь уже, наверняка, экс), мама выбила мне отдельную палату, так что никто не мешал ей включать Чайковского и монотонно раскачиваться, подшивая мои старые тренировочные пуанты. Она собрала целый альбом с моими старыми фотографиями, бережно листала его и рассказывала мне истории о чудесных исцелениях, о том как какая-то гимнастка смогла восстановиться после перелома обеих ног, и даже поехала на олимпиаду. О том, как некая фигуристка благодаря силе воли вновь встала на коньки после серьёзной черепно-мозговой травмы. Мама верила, что если я постараюсь, я обязательно снова выйду на сцену. Просила меня наплевать на слова врача, о том, что я никогда больше не смогу ходить без костылей, а уж танцевать и подавно.

Но я была так счастлива услышать это. Хотелось расцеловать каждое слово, и чёртов автобус тоже. Как хорошо, как замечательно, что мне не придётся танцевать больше, ведь я совершенно этого не умею!