Чистилище. Книга 1. Вирус

Все вроде проясняется, как водная гладь прозрачного озера. Но разве он жил без цели? Разве азартное добывание денежных знаков, а с ними – многих и многих благ не может являться желанной целью? В конце концов, он ведь никого не обманывал, даже не выманивал деньги – клиенты сами совали ему в руки приличные суммы. А до того он просто учился наслаждаться жизнью, вдыхать ее дурманящий аромат. Ведь долгое время наслаждение жизнью было от него скрыто. Заслонено громадной, непреодолимой стеной. Стеной, которую он, Кирилл, все-таки сумел разрушить…

Лантаров вспомнил, как Шура в одной из бесед задал ему простой, но и щекотливый вопрос: а был ли он когда-нибудь счастлив? Вообще, помнит ли он хотя бы один момент или период в жизни, когда он испытывал безоговорочное ощущение счастья? Тогда он не нашелся, что ответить. А вот теперь мог. Да, его поиски счастья были многослойными, как луковица. Он снимал и снимал слои, а они оказывались такими же горькими, как и предыдущие, так же вызывали слезы. Тогда он вовсе не считал, будто счастлив. А вот теперь, пролежав больше месяца в горизонтальном положении, с вмонтированным в живое тело железом, Лантаров определенно знал: тогда он точно был счастлив. В голове его возникал уже когда-то пережитый водоворот событий. Эпизоды, которые, несмотря ни на что, оставались ему дороги. То был путь восхождения, его восторженного движения вверх, на высокие этажи жизни.

Глава седьмая В мире хаоса и наслаждений

1

Все его радости начались с Вероники, ею они и заканчивались. С некоторых пор молодого сотрудника «Стелс-Инфо», живущего исключительно короткими замыканиями интимных встреч, просто распирало от ощущения невиданного простора. Ему казалось, что внутри его мировосприятия произошло какое-то удачное тектоническое смещение. Лантаров перестал чувствовать себя потеряным в большом городе. Перестал думать о будущем, наслаждаясь пусть и хрупким, но бархатно-манящим настоящим. Конечно, в его жизни еще оставалась работа, завершающаяся учеба. Но все это уже не было таким важным, как раньше, все осталось на периферии истинной, яркой реальности, которую, как ему думалось, он поймал и удерживал в руках. Как сказочный герой жар-птицу. Лантаров даже снял маленькую квартиру на Оболони. От нахлынувшего воодушевления ему хотелось просто взлететь в воздух и поплыть вместе с облаками над городом, на глазах становившимся чудесно зеленым и приветливым. Весь мир начал меняться, словно до этого он смотрел на него через ненастроенный оптический прибор, не подозревал о его пестроте, оригинальных вкусовых ощущениях, исключительных запахах…

И дело было вовсе даже не в самих встречах, а в каком-то пространственном свечении, которое зажгло его, как потухшую лампочку. Все думают, будто лампочка перегорела, но только один человек считает, что ее нужно попросту аккуратно довернуть. И Вероника своей изящной ручкой довернула лампочку, и та неожиданно зажглась с невиданной яркостью, обдавая пространство дивным светом и неизбывным теплом. Вероника освободила его от оков узника, и Кирилл из благодарности превратился в добровольного раба. Но разве это не было ее задумкой, хитроумным планом? Поначалу Лантаров и не думал задаваться таким вопросом, он просто безропотно и доверчиво следовал за своей спасительницей. Бродячее животное, натерпевшееся лишений, никогда не сомневается в том, кто его приручает.

Земля впитала живительный сок весны, задышала глубоко и радостно. На молодых соснах, что выпестовывались солнцем на недавних вырубках, возникли пучки новых, более светлых и более сочных иголок, фаллически взметавшихся к небу. Самозабвенная парочка на внедорожнике Вероники цвета спелой вишни забралась в густой, еще мало посещаемый в это время лесной массив, где-то между Киевом и Броварами. А потом, в разгаре приключения, как будто сама природа вступила с ними в сговор, полил струящимися потоками шумный ливень. Соприкасаясь, их тела высекали то количество искр, что порождает жаркий, неуемный огонь. Лантаров испытал восторг от вида напрягшейся смуглой спины Вероники, неожиданного изгиба шеи, будто сведенной судорогой. И – ничем не сдерживаемый, на несколько октав выше привычного голоса, птичий крик Вероники. Этот животный, утробный звук ласкал слух Кирилла, в памяти осталось ощущение, что звуки, запахи, эмоции, которые умела извлекать из разных состояний Вероника, создавали гораздо больше впечатлений, чем само действо, увиденное или осязаемое.