Чистильщики

В комнате четверо. Палач – невысокий кряжистый человек неопределенного возраста – от сорока до шестидесяти, а может и больше. Писец – скучающий мужчина лет сорока, который позевывает, время от времени сосредоточенно ковыряя в ухе мизинцем то левой, то правой руки. Двое высоких, крепких мужчин лет тридцати с дубинками и кинжалами на поясе. Вероятно - тюремщики, доставляющие заключенных на допрос и оберегающие сам процесс.

Все одеты очень легко, только писец сидит в рубахе и штанах, остальные по пояс голые, а сам палач так и вообще полностью раздет – на нем только кожаный фартук, прикрывающий его от груди. Это чтобы он случайно не коснулся раскаленного металла, который несет к распятому на кресте заключенному, или чтобы в грудь не ударил и не обжег уголек из очага, в котором раскаляются необходимые палачу инструменты. На руках палача рукавицы – вероятно из какой-то несгораемой и непроницаемой для тепла ткани – такую ткань может сделать практически любой маг. За хорошие деньги, разумеется. Но у палача нет недостатка в деньгах.

Определить, кто именно висит на кресте, какого он возраста и сложения Юсас не может, единственное, что он видит – очертания фигуры, потеки крови и пятна сажи на обнаженном теле. Голова свесилась на грудь, изо рта тянется темная струйка, время от времени превращающаяся в капель. Под человеком уже темнеет небольшая лужица – густая, черная в неярком свете.

- Мы так до самого утра просидим! – недовольно говорит писец, он же дознаватель – ты разучился пытать? Почему он потерял сознание? И что теперь, ждать, когда он очнется? Нет, все-таки пора тебе на покой! Староват стал для этого дела.

- Да он уже очнулся, господин Лемох! – палач схватил голову заключенного двумя руками и радостно потряс ее, заглядывая в глаза – Он притворяется, хитрец! Посмотрите! Глаза открыты, моргают! Ох, и хитрец же! Ох, и выдумщик! Думает, что так избежит пыток! А мы его сейчас и взбодрим! Мы его сейчас слегка поласкаем!

Он быстро пошагал к очагу, достал оттуда металлический прут, конец которого сиял вишневым светом, и подойдя к заключенному, ласково улыбнулся:

- Ну что, попробуешь моего угощения? Смотри, какой красивый! Он похож на цветок, не правда ли?

Зубы палача были на удивление белыми, крупными, как у лошади. Юсас помнил его ласковую улыбку, помнил его голос, помнил и то, как палач любил сравнивать инструменты пыток то с цветами, то со звездами, то со жвалами насекомых и пастью зверей. Он все помнил. Да так помнил, что тело непроизвольно затряслось, и Юсас едва не обмочился от страху. От страху, который таился в его жутких воспоминаниях.

Палач медленно, заглядывая в глаза пытаемому, приложил прут к его груди. Человек на кресте забился, застонал, пытаясь отслониться от орудия пыток, но само собой – ничего у него не вышло. Он только сделал еще хуже – прут, оставшись на месте, прочертил на груди несколько полос, каждая из которых вздулась чередой наполненных жидкостью пузырей.

Юсас не видел этих пузырей, не видел полос. Он ЗНАЛ, что так оно стало. Потому что так было и у него.

- Жирненький! – радостно констатировал палач – Смотри как шипит жир! Жирному легче! Худой мог бы уже сдохнуть, у него до мяса добраться легко. А у этого вроде подушки – пока прожжешь, запаришься! Я вот попозже сдеру немного жирка с живота, да и приложу туда прутик – вот это и будет славно! А вы говорите – я хватку потерял! Да я лучше многих молодых! Тридцать лет стажа – это не шутка!

- Итак, Зарка, отвечай – участвовал ли ты в заговоре против Трона. Кто кроме тебя участвовал в заговоре. Что вы злоумышляли. Какая цель у вас была.

Голос дознавателя был скучен, тосклив и бесстрастен. В принципе он уже все узнал, что хотел, но нужно было продублировать показания, рассмотреть кое-какие сомнительные места этих показаний, уточнить и разобрать отдельные факты.

- Да я ведь все сказал! Все! Ну не мучайте вы меня! Лучше убейте! Мне нечего вам больше сказать!

Скорее всего – так и было, нечего. Но дознаватель обязан был в этом убедиться, и потому он подал сигнал палачу – продолжай!

Палач довольно ухмыльнулся, выбрал из разложенных в очаге инструментов здоровенные щипцы с широкими, раскаленными докрасна «жвалами», и снова подошел к пытаемому:

- Посмотри, разве они не похожи на челюсти насекомого? Огромного жука, который может вот так взять…и откусить тебе пальчик!

Палач подвел щипцы к пальцу на левой руке пытаемого, и медленно взял мизинец в захват. Зашипела кожа, закричал, дергаясь в захватах, мужчина на кресте, раздался тихий хруст, и палач стряхнул на пол маленький цилиндрический кусочек плоти, прилипший к горячим щипцам. Крови не было – она сразу же запеклась от воздействия раскаленного металла, и боль была дичайшей – Юсас это помнил. Очень хорошо это помнил!

Юсас тогда оговорил и себя, и Дегера, признался во всех преступлениях, в которых ему предложили сознаться. Даже в отравлении колодцев и убийстве младенцев столичных рожениц путем насылания на них черной порчи.