Чистильщики

Глупость это какая-то. Опять обман. Врут! Всюду – врут! Вся жизнь построена на вранье! Вот нож – он злой? С одной стороны – да. Ты можешь им убить. А если ты ножом режешь хлеб? Или разрезаешь рану больного, спасая его от смерти, вытаскивая из него стрелу? И даже если убиваешь – а если ты убил, защищая добро? Помогая людям, обороняя их от несправедливости? Или наказывая негодяя!

Так и одержимость. Нет абсолютного зла, как нет абсолютного добра. Все зависит от человека. От того, как он употребит в дело свое умение, свой «нож».

Юсас вдруг застыл, прислушался. Где-то далеко кричал человек. Кричал так, что у Юсаса кровь застыла в жилах от страха. Так может кричать только тот, кто ввергнут в невероятные муки, муки, которые по рассказам храмовников ожидают на том свете тех, кто злоумышляет против Создателя – в лице того же всемогущего Храма. Не посещает храм, не жертвует на его нужды, а тем паче – хулит Храм, обвиняя храмовников в глупости, стяжательстве, прелюбодеяниях и других смертных грехах, явно с целью опорочить святых людей.

Нет, недалеко. Показалось, что издалека. Звук идет из-за двери, возле которой Юсас и стоит, прижавшись к косяку. Дверь толстая, потому так и показалось – что далеко.

Юсас замер, в ноздри ему ударил запах паленого мяса и запах крови. Его мяса, и его крови. Порванный рот, наполняющийся кровью, и раскаленное железо, ломающее зубы, вонзающейся в обрубок, который только что был языком. И шуточка о заливном языке, выданная веселым палачом.

Воспоминания нахлынули, как будто все это произошло час назад. Нахлынули так, что Юсаса едва не вырвало, у него ослабели и задрожали ноги, руки заходили ходуном, и он едва не выронил нож, который держал в правой руке. И только боль привела его в чувство – нож вонзился в тыльную сторону запястья левой руки, когда та безвольно, как плеть, опустилась вниз.

Юсас недоуменно посмотрел на руку, поднес ее ко рту и языком слизнул выступившую кровь. И это простое действие, знакомое всякому мальчишке царапавшему руку, отрезвило его совсем, до конца. Вкус крови, выступившей из ранки, явился той рюмкой, что прочищает мозги похмельного человека. Рюмки, после которой уходит дрожь, теплеют руки, и голова становится мудрой, как никогда.

Подойдя к двери вплотную, Юсас прислушался, постоял секунды три, а затем тихонько нажал на дверную пластину. Но она не шелохнулась. Заперта изнутри.

Задумался. Что делать? Если сейчас постучать в дверь – насторожишь тех, кто там находится. А сколько их? Если один-два, это одно дело, если больше – это уже совсем другое. А если там десяток? А если среди них есть одержимые? И тогда конец Юсасу. И все усилия Толи были напрасны. А он, Юсас, не хочет расстраивать Толю. В том числе и своей смертью.

Только возвращаться. Только снова в воздуховод.

Побежал – легко, едва прихрамывая. Если бы кто сейчас его увидел – не поверил бы своим глазам. Пыльный, черный, в одних трусах – демон, да и только! А если бы узнал – тоже бы не поверил глазам. Юсас не может бегать – он же хромой! Он больной! Он стонет и кряхтит, когда встает с кровати и движется к столу! А этот – несется, как охотничья собака! Как безумный заяц! Как лошадь под седлом дурного наездника!

Добежал до входа в систему тоннелей, рванул дверь, заскочил в тоннель, притворил за собой.

В нишу! И быстро-быстро, как поджариваемый с хвоста червяк – в узкий воздуховод!

Тум-тум, тум-тум, тум-тум…локти больно бьются о камни. Шлеп-шлеп, шлеп-шлеп – ладони хлопают по дну воздуховода, поднимая облачка пыли от которой так хочется чихать. Но чихать нельзя. Нужно быть тихим, как крыса, таким же изворотливым и опасным. И умным. Крыса не подставится зазря. Крыса найдет проход, где бы он ни был, влезет в него, и сделает то, что хочет. Для крысы нет преград! И нет жалости.

- Аааа…ооо…ооо…пожалуйста, пожалуйста не надо! Я же все сказал! Я сказал все, что вы хотели! Не надо! Ааааа! Ааааа!

Крики сменились утробным стоном, хрипом, и человек замолчал. Наверное, потерял сознание.

Юсас выдохнул, прижался щекой к холодному камню и задышал – тяжело, со свистом всасывая пахнущий крысиным дерьмом воздух. И воздух показался ему таким сладким, таким желанным…это не запах горелого мяса, и не запах, от которого во рту вкус медной монеты. Это просто дерьмо. И от дерьма вряд ли можно умереть – если конечно не погрузить в дерьмо с головой.

Юсас подполз к отдушине, заглянул в нее, держась подальше от края. В особой осторожности не было никакой необходимости – в комнате достаточно темно. Она освещена только фонарем, висящим над столом, где сидит писарь, да огнем из очага, в котором бьется огонь. В комнате жарко, и если бы не отдушины – было бы совсем невыносимо, но на то она и вентиляция, чтобы делать жизнь обитателей строений не такой уж невыносимой. За исключением тех, кому положено страдать.

Кем положено? Уж точно - не самими страдальцами.