Чисто британское убийство. Удивительная история национальной одержимости

Ошеломительные убийства, как это тогда называлось, обычно освещались в листках строго определенным и предсказуемым образом. Первые сообщения о преступлении отличались краткостью и занимали лишь четверть страницы – представляли собой, так сказать, журналистский отклик на событие. Но вскоре они обрастали деталями в половину листа, и пиком становился день казни, к которому приурочивали выход специального издания, содержавшего все известные к тому времени подробности плюс репортаж с места казни. Нередко к этому прилагалась и впечатляющая иллюстрация – в виде изображения виселицы.

Наиболее знаменитые и кровавые преступления удостаивались книжицы – нескольких листков под одной обложкой. В то время, когда общественный интерес будоражило свежее преступление, издатели прибегли к идее выпуска книжиц, повествующих о старых злодеяниях. Оказалось, что, погрузившись в тему, люди желают получить по ней более полную информацию, чем прежде. В этом смысле весьма убедительным представляется тот факт, что в 1849 году цифра продаж книжицы о преступлениях и казни супругов-убийц Марии и Джорджа Фредерика Мэннинг достигла почти нереальных двух с половиной миллионов экземпляров.

Чтобы присоединиться к общему ликованию, необязательно было уметь читать. Розалинда Кроун пишет об уличных продавцах газет, специализировавшихся на сенсациях. В основном они распространяли новостные листки, но, чтобы привлечь к своему товару внимание прохожих, выкрикивали, разыгрывали сценки и даже пели, сообщая новости дня. Генри Мейхью, один из издателей Punch, выпустил актуальный сборник устных рассказов людей, которых он интервьюировал на лондонских улицах в 1840-х годах. Одним из его героев был уличный «балабол», который, стоя на углу улицы, живо и без умолку сыпал новостями и вместе с партнером разыгрывал маленькие скетчи, воспроизводя сцены преступлений. «Он всегда изображал злодея, а я – благородного героя. Он отлично умел валиться на спину, так что всегда погибал, а с наклеенными усами выглядел настоящим извергом».

Здесь речь идет о стоячих балаболах, занимавших всегда одно и то же место на углу улицы. Параллельно с ними существовали еще и балаболы-бегуны. Они сновали взад-вперед по улицам, шныряли в толпе, воплями возвещая о преступлениях, о которых шла речь в листках. Громкие крики, в которых особенно отчетливо выделялись слова «ужасный», «варварский» и «убийство», были яркой нотой в уличной мелодике тогдашнего Лондона.

Были еще и певцы-сказители, или же поющие балаболы, для поднятия продаж использовавшие музыку. Историю преступления они превращали в песню. Все три типа балаболов осаждали тюремные ворота в день казни, чем добавляли зрелищу шума и волнения. «Откуда все они брались, оставалось тайной [для жителей городка, в котором проводилось повешение] столь же непостижимой, как и то, куда исчезали потом, распродав последнее слово казненного», – вспоминал один джентльмен Викторианской эпохи. Балаболы собирались целыми толпами, потому что в день казни рассчитывали получить самую высокую выручку от продажи новостей.

Ни одна страшная подробность не ускользала от внимания издателей листков, а дотошность в описаниях, владение терминологией и наблюдательность удивительно роднят их с создателями современной полицейской хроники. Так, например, они описывали труп миссис Ли, в 1839 году убитой ее мужем Уильямом:

Лицо рассечено в нескольких местах, яремную вену на шее пересекает глубокая рана; на правой брови синяк от удара, нанесенного тупым предметом, палкой или же куском дерева; не удовлетворившись содеянным, убийца перерезал горло несчастной, потерявшей сознание жертве, тем самым довершив преступление.

Иллюстрации обычно изображали смертоносную схватку – преступника и жертву в неестественных позах, предсмертные корчи среди фонтанов крови. Сейчас подобные картинки вызывают смех своей ненатуральностью и неубедительностью, но продолжают ужасать всякого, кто способен представить стоящую за ними реальность.

Впрочем, помимо своей сенсационности новостные листки несли в себе и моральный урок. Они неизменно включали предсмертную исповедь раскаявшегося преступника – разумеется, поддельную; время поджимало, и «речь» должна была быть готова к моменту казни. Составление подобных исповедей стало особой статьей дохода. «Скорбные признания Курвуазье вышли из-под моего пера, – пояснял некий сотрудник одного скандального издания. – Жалостливую балладу об отсрочке приговора Аннет Мейерс тоже написал я, как и элегию на казнь Раша», – продолжал, он, сыпля и сыпля все новыми именами преступников. При этом подразумевалось, что признание Раша, как остальные признания, написаны им самим, что добавляет им щемящей трогательности».