Мадлен и Ланжелье (друг друга они называли «Мими» и «Эмиль») устраивали и свидания, во время которых их близость достигла – с позиции девицы Викторианской эпохи – точки невозврата. Выход она видела в браке, которого желала искренне и всей душой. «От меня ждали, что я выйду за человека богатого, – писала она Эмилю, – но я беру в мужья мужчину, которого люблю. Знаю, что все мои друзья меня осудят и отвергнут, но мне все равно».
Когда в ходе процесса всплыли письма Мадлен, это вызвало сенсацию. Получалось, что даже девица из хорошей буржуазной семьи может стремиться к сексу и получать от него удовольствие. «Теперь я жена во всех смыслах этого слова, – писала Мадлен Эмилю 27 июня 1856 года, хотя, конечно, формально брака своего они не зарегистрировали. – Женой другого после нашей с тобой близости я никогда не стану», – заверяла она возлюбленного, в то же время уговаривая себя, что «наша связь не противозаконна, ибо я жена [ему] перед Богом, и, значит, в любви нашей нет греха».
Но мужем Мими Эмиль так никогда и не стал. Со временем чувство ее к нему остыло, – чем дальше, тем больше она видела в нем воплощение недозволенного – того, о чем не подобает даже думать юным девам, – и под разными предлогами пыталась его отвадить. Родители, не знавшие о романе дочери, торопили ее с замужеством, и она боялась, что все раскроется. От третьих лиц Эмиль узнал, что родители Мадлен нашли ей жениха гораздо более подходящего, чем он, – одного из деловых партнеров отца.
Судя по всему, Мадлен опасалась, что отвергнутый возлюбленный в сердцах может раскрыть тайну их былых отношений и тем разрушить ее жизнь. В письмах она умоляла Эмиля: «Прошу тебя, ради всего святого, не посылай мои письма папе. Он проклянет меня и выгонит из дома. Я умру…»
В марте 1857 года состоялось несколько их свиданий – надо думать, мучительных и полных слез. Мадлен, не выходя из дома, беседовала с Эмилем через кухонное окно. На одном из этих свиданий она угостила его чашкой горячего шоколада, после чего он стал страдать от желудочных болей и через два дня после их последней встречи скончался.
Письма Мадлен, найденные на квартире Эмиля, привлекли к ней внимание полиции. Вдобавок ее имя значилось и в реестре покупателей ядов у аптекарей. Выяснилось, что она дважды приобретала у них мышьяк. Яд мог предназначаться крысам, как и утверждала Мадлен, или использоваться в косметических целях. Но покупка яда могла означать и намерение Мадлен избавиться от осложнившего ей жизнь обстоятельства.
Сами письма Мадлен на процессе не зачитывались, и мы видим, как завеса приличия, опускаясь, скрывает детали ее поступков. «Все предосудительные выражения, все сальности и неделикатные намеки были тщательно вымараны… с тем, чтобы не добивать обвиняемую, обрушив на нее столь ужасный груз публичности».
И хотя репутация Мадлен пострадала, наказания она избежала. Молодая, привлекательная романтическая девушка вызывала большое сочувствие у сограждан. Она совершенно не походила на убийцу. Поведение ее в тюрьме говорило о хорошем воспитании и чистоте помыслов: время она проводила за легким чтением, иногда сетуя, что в камере нет пианино. Даже френолог, призванный изучить череп Мадлен, нашел ее во всех отношениях прелестной и имеющей склонность к математике. «Благодаря силе ее чувств и здоровому темпераменту, – писал он, – она может стать настоящим сокровищем в браке с достойным джентльменом». Все это резко контрастировало с мнением френолога о Уильяме Палмере. Не исключено, что специалисты в области френологии делают выводы, основываясь на впечатлении от клиента, полученном еще раньше, чем они приступают к исследованию черепа.
Шотландское жюри присяжных вынесло вердикт: «Вина не доказана». Такое решение было встречено бурным одобрением. В среде женщин Мадлен прославилась как героиня.
Многие во всем винили Эмиля, соблазнившего невинную девушку.
Торговцы Глазго даже организовали подписку в пользу Мадлен, чтобы ей было на что жить. В газетах упоминалась сумма примерно в 10 тысяч фунтов. Эти деньги собрали для злокозненной интриганки, не то убившей, не то не убившей Эмиля (вердикт «не доказано» был равноценен «невиновна»). И это в то время, как указывает Джудит Фландерс, когда бедной старой матери погибшего Эмиля, оставшейся совершенно без средств к существованию, общество отвалило щедрый дар – чуть больше 89 фунтов!