Чистое небо

— Но это же программа во спасение человечества. Вы же старше меня, должны хорошо помнить, что творилось два десятилетия назад: кислотные дожди, смог, чудовищные домны, заводы, горы шлаков, карьеры, рудники, шахты — а сейчас? Все сырье дают диализные установки. Это же вековая мечта человечества: получать все сырье из океана. А стеллаторы наконец обеспечили энергией. Последние ТЭЦ закрыты, и уже решено столько проблем: голод победили… «Чистое небо» — это…

— Когда Сатурн начинает пожирать своих детей, Сатурна следует уничтожить, — раздельно произнес Афанасий Михайлович.

— Да с чего вы взяли, что «Чистое небо» имеет какое-то отношение к гемосольвии? — спросил Сергей, внимательно глядя Чумаку в лицо. — Это болезненная странная идея…

— Договаривайте, — бросил Чумак, недобро оскалясь. — Сумасшедшая идея. Бред сумасшедшего. Мне тоже однажды показалось… Показалось, что весь мир сошел с ума, если не хочет замечать очевидного. Но весь мир не может сойти с ума. А вот не замечать — потому что нельзя такое замечать, потому что невыгодно, недопустимо, лишает приятного упования на «авось пронесет» может. Да и сам я не хотел понимать, думал, что все это — расплата за прошлый век… А это мы сами, «кудесники двадцать первого века…»

Чумак засмеялся сухо и зло, как залаял. И тут же, оборвав смех, вперил в Сергея горящие глаза:

— Что ты знаешь о гемосольвии?

Сергей, как впрочем все культурные люди после того, как счет жертв пошел на тысячи, не пропускал статьи в периодичке, и без особого напряжения сказал о том, что это — болезнь крови, вроде как ее разжижение, отсюда и название «гемосольвия». Отказывают кроветворные органы, и не помогают ни пересадка тканей, ни переливания. И что болеют только дети, а причины болезни не установлены.

— Нет никакого лечения, — подтвердил Чумак, — уходят дети. Уходит будущее. А виноваты — вы. Вы, со своим «Чистым небом». И знаете это, обязаны знать — но не хотите даже выслушать…

— Да никто этого не знает я не может знать, потому что…

— Потому что, — резко повысил голос Афанасий Михайлович, — знать страшно. А не знать — удобно. Потому что вы не спасители-альтруисты, вы делаете чистое небо для себя, только для себя, чтобы вам было сытно и приятно, потому что сразу поняли: вас гемосольвия не коснется. После вас ну хоть потоп — вам нужно, чтобы при вас были чистое небо, уютная планета. Вы покупаете комфорт ценою детских жизней — и только поэтому не хотите одновременно посмотреть на формулу морской воды и формулу крови! Только поэтому не хотите сопоставить динамику гемосольвии и прирост мощностей диализаторов! Не хотите понять, что чем больше вы разжижаете море, тем прозрачнее становится кровь детей. Не хотите понять, что вы убийцы. Не хотите даже выслушать, пока вас не заставить, не взять за горло, не положить руку на термоядерный синтезатор, на стеллатор!

Нет, Чумак не попытался встать, не сделал ничего, что напоминало бы попытку перейти к активным действиям. Только говорил убежденно, с напором, и в каждое слово, казалось, вкладывая всю душу.

Но тем не менее это уже был язык логики, фактов и предположений, здесь можно и должно было оперировать категориями разума. Не дикое обвинение лично Сергея, а обвинение системы действий, всего того, что входило в программу «Чистого неба». Того, что составляло, по убеждению Острожко и миллионов землян, выход из экологического тупика. Выход, не затрагивающий достижения и завоевания технической цивилизации.

И хотя Сергей понимал, как неустойчив может быть баланс в сознании одержимого человека, и отметил, что Чумак проговорился-таки о своем намерении «взять за горло, положить руку на стеллатор», сказал он почти ласково:

— Давайте разберемся спокойно, ладно? Разве можно в таком деле эмоциями, криком? Вы говорите — совпадают формула крови и формула морской воды. Точнее, вод пра-океана. Правильно. Жизнь зародилась в океане. Какой же быть крови? Это известно каждому школьнику. Но что с того? Связь-то давно оборвана, миллиарды лет тому, бог весть какие миллиарды! И многие из тех несчастных детей ни моря, ни океана в глаза не видели…

— Да, Сергей, все так, — сказал Афанасий Михайлович ровным, «нормальным» тоном, и в глазах его померк недавний лихорадочный огонек, многие дети на моря, ни океана не видели. Равно как многие взрослые. Но связь существует. Не оборвалась, а продолжается. Ты знаешь, что суточные ритмы активности человека совпадают с ритмами приливов?

— Да, — подтвердил Острожко, — ну и что? Естественно, человек — часть природы.

— Только все время забываем об этом. Ведем себя, как…

— Разве нельзя в ее рамках, — перебил Сергей, — действовать? И если на то пошло, то мы в программе «Чистый воздух» даже не нарушаем глобального равновесия: все, что взято у океана, рано или поздно туда вернется…

Ожил экран: нейрокомпьютер проверял функционирование систем поддержки режима. Сергей, искоса поглядывая на Афанасия Михайловича, проследил за цифрами, высвеченными на экране, и вновь повернулся к собеседнику.