Чистое небо

Сколько прошло? Минут пять, не больше. А лицо Чумака заострилось, и когда он заговорил, то вновь почувствовалось, с каким трудом ему даются слова:

— Если бы я знал точно… Хотя и тогда мне пришлось бы заставлять выслушать себя… Но мне кажется, дело не просто в тех тысячах тонн твердого остатка, который извлекается из воды… Изменения концентрации сами по себе, наверное, еще не все… Мы берем у моря живую воду, а возвращаем мертвую.

— Вы вспомнили сказку? — мягко спросил Острожко.

— Нет, не сказку. Ты, возможно, не в курсе… Ионы в морской воде — не просто примесь, а узлы пространственных структур. А сам океан первооснова не потому только, что жизнь вышла из него; он залог, хранилище матриц всего сущего, Голографические матрицы формирования молекул ДНК… И генов… А в диализаторе все матрицы разрушаются…

— Да, да, я слышал об этих теориях, — Сергею хотелось помочь собеседнику в разговоре, который стал казаться слишком тяжелым для Чумака.

— Теория?.. Их много. А пока мы спорим и проверяем, гибнут дети… Как всегда. По зонам, по территориям заболеваемость тем выше, чем больше установок и чем сильнее их влияние на состав воды. Здесь, в Причерноморье, особенно плохо — море застойное… Впрочем, нам всегда с экологическими бедствиями свезло больше всех.

— Может быть, — перебил его Сергей, волнуясь тем больше, чем спокойнее становился Чумак, — действительно существует такая корреляция: чем больше мощности диализаторов, тем больше заболеваний. Может быть, хотя нигде я таких публикаций не встречал… Но почему Зло — обязательно в наших установках? Почему обязательно такая, чуть не мистическая, связь? Почему вдруг такие высокие технологии, как в диализаторах, окажутся опасными? Установки «Чистого неба» — это же образец экологического совершенства! Металлы и соли — из воды, с минимальными тепловыми загрязнениями, безо всяких отходов: воду после диализатора можно пить, она чище водопроводной!

— А вы подумали, — почти радостно вскричал Сергей, сворачивая на торный, на привычный путь рассуждении, — что действительная корреляция происходит вовсе не с мощностями диализаторов, а с общим уровнем промышленного развития? Ведь чем выше развитие страны, тем больше они строят диализаторных установок? Ну почему обязательно такая связь? И кто в нее поверит?

Острожко кричал, и надвигался на неподвижного Афанасия Михайловича, и кажется, готов был наброситься на него, лишь бы заглушить, лишь бы не впустить в сознание правду, лишь бы не услышать то, что ближе, все неотвратимее, что вырвется, обязательно вырвется наружу…

— Я и сегодня был в садике… — тихо выговорил Чумак, — Оксану не вернешь… А как похожи… У твоей Ганнуси брови — точно как у нее… Я всех детей знаю… Всех в нашем поселке…

«Почему? — спросил у себя Сергей, — почему я не могу, не хочу поверить? Почему лишь на мгновение мне стало больно и страшно? На мгновение лишь стало невыносимо от мысли, что я, добросовестно выполняя все инструкции, обрекаю свою дочь — и других — на гибель? Почему в следующее мгновение приказал себе знать, что с Ганнусей ничего не произойдет, что непременно все окажется лишь досадным происшествием во время ночной смены? И что если останется хоть один — процент незаболевших — Ганнуся окажется среди них?»

А потом еще спросил у себя:

«Почему действовали по инструкции исполнители, почему разрабатывали инструкции те, кто некогда уставлял все страны чудовищными АЭС, кто приказывал лить на поля смертельные яды, кто возводил заводы, отравляющие все живое на тысячи верст окрест? Неужели не знали, что такое радиация, гербициды, кислотные дожди? Знали же — и заставили себя не думать, что придется расплачиваться».

Расплачиваться?

Волна озноба прошла по телу. Сергей качнулся в кресле и тут же выпрямился, пристально глядя на Афанасия Михайловича.

Тот сидел, расслабленно уронив руки, и смотрел с тоскою и мукой. Сергей быстро перехватил сухое запястье — есть пульс. Неровный, слабый — но есть.

— Вы меня слышите, дядько Панас?

— Ты же молчишь, — тихо сказал Чумак, — все вы молчите. И делаете…

— Надо вызвать врача. Вы не двигайтесь…

— Хочешь дешево отделаться? — глаза Чумака по-прежнему были полузакрыты веками, но теперь в них угадывался холодок. А может, злость. Но все равно Сергею стало жаль этого человека, тяжело, быть может — смертельно больного. Одержимого… Конечно, Панасу Михайловичу выпало страшное: потерять единственную дочь и жену. Разве можно удивляться, что он потерял рассудок? Разве можно удивляться, что пришла к нему потребность остановить беду… А беда в его пылающем разуме оказалась связана с Установкой… Разве сам Сергей, случись вдруг такое…

«Нет! — поднялся из глубины сознания протест. — Только не такое! Что угодно — стыд, суд, наказание — но только со мною, не с ними… Только ради их благополучия, только — чтобы они поняли и простили…».

— Панас Михайлович, не думайте: я в самом деле хочу вам помочь. Вы серьезно больны…

Афанасий Михайлович кивнул, но тут же, видимо, собравшись с силами, выпрямился и отчеканил: