Чистое золото

— Это где же мы с тобой, Степа, так геройствовали? — спросила учительница.

Степа сконфузился.

— Это. просто так. Я придумал… будто со мной было… Вроде как я на войне… — пробормотал он.

— А я? Тоже на войне?

— Ага. Ребята считают, что у вас лицо отважное… — отвечал Степа, глядя на кустик травы, который он старался выковырять из земли носком сапога.

— Ну, и что же? Спаслись мы или нет, по-твоему?

— Да я не знаю еще. А по-вашему как? — осмелел Степа.

— По-моему? Конечно, спаслись… Ушли в горы к другим партизанам… Ведь мы с тобой партизаны да?

— Ну да.

Степа помолчал и, застенчиво помявшись, попросил:

— Расскажите, Татьяна Борисовна…

— Что рассказать? — не поняла Новикова.

— Как мы с партизанами встретились.

«Ну, полно фантазировать, ребята», — хотела сказать учительница. Но мальчики доверчиво и серьезно смотрели на нее. Широко раскрытые голубые с лукавинкой и темные пугливые глаза требовали рассказа. Как тут было устоять?

— Помчались мы вперед… — начала Новикова.

Степа придвинулся ближе к окну и шепнул Митхату.

— Ну, иди сюда! Не дичай!

С этого началось. Когда мальчики пришли на следующий пень, она удивилась, на третий — обрадовалась, а потом каждый вечер, услышав под окном возню и шушуканье, поднимала занавеску и говорила:

— Вы уже здесь, ребята? Ну, как дела?

Если мальчики запаздывали, она бралась за книгу и сидела сдвинув брови, решая про себя: «Вот и хорошо, что не пришли. По крайней мере, поработаю лишний час».

Но малейший шорох за окном заставлял ее настораживаться, а услышав детские голоса, она с облегчением откладывала Степа с его простодушием, смелостью и безудержной фантазией нравился ей, а к Митхату она скоро стала относиться с нежностью, которую боялась проявлять слишком открыто.

Она с тревожным вниманием следила за ним, когда он задумывался и, охватив худыми руками коленки, мурлыкал простенькую, как трава, песенку:

Айда, кызым, урманга-а,
Курай зиляк зиярга-а[9]

.

Ее трогало, что голос его становился тонким, если он сердился или волновался, что его смешили многие незнакомые слова и он тихо радовался, когда постигал их значение.

Много времени он проводил в «живом уголке»: помогал старшим школьникам и Мухамету, кормил зверей, и всегда с приговорами: «Кушай, я тебя прошу. Кушай, не балуйся».

Однажды Митхат пришел разогорченный и, подняв на Новикову печальные узкие глаза, спросил с тоской.

— Кролик, он хичный? Скажи, Татьян Борисовна, кролик разве хичный?

— Кролик? Что ты! Он не хищный. Он же траву ест, капусту.

— Ты меня обманывал, — сказал Митхат тоненьким голоском: — хичный он. Он съел свои дети.

Оказалось, что большая серая крольчиха загрызла детенышей. Для Митхата это было серьезное горе. Маленький, грустный, он сидел под высоким деревом и повторял:

— Я не знал! Я никогда не знал, что кролик хичный!

Дружба Татьяны Борисовны с Митхатом и Степой не осталась незамеченной. Сначала Анна Прохоровна Моргунова постоянно искавшая Степу, несколько раз находила его под окошком Новиковой, потом Мухамет обнаружил вечернее убежище брата и степенно поблагодарил Татьяну Борисовну за то что она привечает мальчишку.

А Лиза сообщила Тоне:

— У Татьяны Борисовны-то каждый вечер под окном молодой человек!

Тоня сделала большие глаза:

— Что ты болтаешь? Какой молодой человек?

— Нипочем не узнаешь! Степка наш и с ним Мухаметов братишка.

Скоро Тоня и сама убедилась в справедливости Лизиных слов и даже слышала, как Новикова рассказывала мальчикам про диплодока, громадного ящера, чей скелет стоит в Московском палеонтологическом музее. Степа восхищался и шагами отмерял на пустыре длину зверя, а Митхат не верил, что диплодок был травоядным. Такой большой!.. Не может быть! Если уж кролик…

Близилось двадцатое мая — первый экзамен, письменная работа по литературе.

Похудевшие, озабоченные десятиклассники занимались дни и ночи. На консультации приходили подтянутые, без обычных шуток и смеха. Серьезность предстоящих испытаний только теперь полностью стала ясна им.

Татьяна Борисовна волновалась гораздо больше, чем ее ученики. То ей казалось, что какой-то раздел пройден плохо, поверхностно, то она решала, что надо было совсем по-другому вести повторение. Если кто-нибудь на консультации обнаруживал неуверенность, она мрачнела так, что ученики это замечали. Толя Соколов несколько раз говорил ей:

— Вы только не волнуйтесь, Татьяна Борисовна: все выдержим. Возьмешь билет — все в голове уляжется и как по маслу пойдет.

— Ах, что вы рассказываете, Соколов! — отмахивалась Новикова. — Так не бывает.

Сейчас же она вспоминала, что именно так бывало с ней самой и в школе и в институте. Она с удивлением взглядывала на Соколова и замолкала.

Сабурова несколько раз приходила на консультации и сказала что совершенно спокойна за десятиклассников.

— А Заморозова? — спрашивала Новикова. — Ведь она больше тройки ни за что не получит…

— Заморозова — человек ленивый и неорганизованный, — отвечала Надежда Георгиевна. — Тройка у нее обычная отметка. Но, по-моему, на государственном экзамене и она может получить четыре.