Чистота сердечных сокращений

Однажды в театре, прохаживаясь в антракте, он внезапно почувствовал себя плохо. Закружилась голова, потемнело в глазах. Прислонившись к стене, беспомощно высматривал в толпе Варвару – она была в дамской комнате. Он увидел на миг её тревожное лицо и, через силу улыбаясь, грузно сполз по стене. Подоспевшая Варвара, опустившись на колени, судорожно расстёгивала пуговицы на кителе, что-то кричала…

Смерть пришла с третьим звонком театрального антракта.

Ему не было и пятидесяти.

…На поминках Варвара, обезумевшая от горя и водки, скандалила. Выгнала мать за порог. Влепила пощёчину адъютанту Мише, который пытался утихомирить её. Скорбное поминание превратилось в пьяную свару. Сослуживцы Вадима Николаевича один за другим поднялись из-за стола, и ушли молча, не выказав желания делить скорбь с молодой вдовицей-падчерицей. Вероника Антоновна вздымала полные, оплывшие дряблым содержимым руки, изображая безмерность личного горя и призывая кары на голову своей распутной дочери.

…Жизнь кончилась. Вокруг – мрак, внутри – яд материнских проклятий и оцепенелое ожидание насылаемой кары. Забывалась водкой – её много оставалось с поминок. Подливала в блюдечко и Пирату. Он аккуратно лакал у её ног, нет-нет, поднимая в благодарности человечьи глаза. Потом засыпал, вздрагивая во сне.

Выли напару. Дни и ночи…

... Нетвёрдо держась на ногах, они вышли на бульвар.

Соседская сука Янда рыскала по газону, вынюхивая следы вчерашнего над ней надругательства. Варвара подошла к её хозяину – покурить вместе.

- Всё пройдёт, дочка… - вздохнул старик, не сводя глаз с резвящихся собак. - Что поделаешь – жизнь. Вот и Пиратушка твой… разговелся. Глянь, как с цепи, волчара.

Она хмуро оглянулась – Пират самозабвенно драл Янду на клумбе.

Прав, наверное, дед – жизнь…

...Варвара распродала ненужные вещи – румынский гарнитур, цивильную одежду Вадима Николаевича, запах которой сводил её с ума… Потом ушли дуром – ведь надо же уметь! – дарёные им драгоценности, роскошные шмотки: на кой ей теперь всё это. Не касалась только книг и его личного, офицерского – китель с наградами, кортик.

Комиссионки, ломбарды, скупки. В квартире замелькали ушлые бабёнки с вороватыми ухватками, с разговорами о размене жилплощади, о выгодных женишках. Повадилась дворовая пьянь, охочая до любого добра. В голове путалось…

Из прежних знакомых поддерживал только Миша, адъютант. Теперь уже бывший… Время от времени - но неизменно в тяжёлые дни - он появлялся, обвешанный продуктовыми сумками: привозил картошку из-под Клина, где его мать имела домик с огородом, кусок мяса или курицу, зелень, молоко, шёл на кухню, повязывал - оставшийся ещё от Александры Ильиничны - фартук с петухами и становился к плите.

- Холостякуешь? – покуривая в отдалении, язвила Варвара. В ответ Миша, не оборачиваясь, пожимал плечами.

По квартире распространялся дух обитаемого жилища, и вскорости на столе появлялся настоящий обед – борщ, гуляш…

В свои приезды он изгонял осевшую в квартире пьянь, мёл углы, мыл пол на кухне, стирал… Делал это не для неё - отдавал воинский долг памяти адмиралу. О личной жизни не спрашивал, держал обиду за незаслуженную отставку…

Один-единственный раз, допив чай и собираясь уходить, спросил:

- Как с учёбой-то?

- Никак, - был скорый ответ. - Мне в угол встать, товарищ капитан-лейтенант? Или штаны снять?

…Шло время. Продавать стало нечего. Миша не появлялся. Может, перевели куда или кто оженил...

Неожиданно объявился отец. В затрапезной спортивной куртке, в кроссовках – словно, вышел на пробежку, как раньше когда-то. Проездом в Краснодар, сказал, на гастроли. Выпив, отец расплакался, а потом уснул и проспал больше суток – она даже испугалась… Пробыл три дня. Пытались говорить… С застарелой болью смотрел он на взрослую дочь – чужие люди. Снова плакал, горько, обречённо – ничего нельзя исправить… В ней впервые что-то отозвалось – жалкий, старый, похоже, никому не нужный, как и она сама, человек – её отец… Какие гастроли? Похоже, ему жить негде. Оставить... Выспросить обо всём... Но мешало злое, мстительное, непрощённое…

Так и ушёл в никуда. Может, проститься приезжал – перед третьим звонком...

Когда стало совсем туго, Варвара устроилась няней в детский сад. С месячным испытательным сроком. Мыла полы, горшки, окна. До первой получки...

Садик запомнился регулярной, хорошо забытой кормёжкой и постоянным недосыпанием – к половине восьмого на работу. И ещё - как там к ней обращались – Варвара Александровна, а детки – тётя Валя... Славно было в садике...

Знакомый официант из «Нарвы», уходя на покой, рекомендовал на своё место и наставлял, поглаживая по спине:

- Ресторан, девонька, это еда и деньги. Перманентно щедрые люди… Надо стараться…

Она старалась. Работа через день. Если в выходной выпить – назавтра поднос не поднять, после работы чуточку - никакого кайфа, и так еле стоишь, спать... Ещё эти кобели… Сначала – метрдотель, потом – шеф-повар… Замучилась. Бросила ресторан.