Читая Тэффи

От настроений шапкозакидательства вскоре не осталось и следа. После полугодовой осады пал Порт-Артур, потерпела поражение в морском бою у острова Цусима эскадра контр-адмирала Рожественского. Неудача за неудачей на театре военных действий в Маньчжурии, немыслимые потери. Вернувшийся по ранению брат Коленька, которого она навестила в госпитале, с горечью говорил о бездарности руководства, воровстве в интендантском ведомстве, подавленности среди лишенного инициативы офицерства.

Муторно на душе. Угасает день ото дня Маша. Летом уехала с детьми на дачу в Финляндию, почувствовала, себя, вроде бы, лучше. Вернулась через две недели в клинику: возобновились сердечные боли, держится на морфии.

Новый год и Рождество она провела в одиночестве: мать уехала на воды в Баденвейлер, Лена мучилась с зубами. Минский забежал на минуту, румяный с мороза, затащил с дворником елку, вручил подарки. Ерзал в кресле, вытаскивал то и дело часы. Сказал, извинившись, что должен ехать домой, обязан встретить праздник в кругу семьи: давняя традиция, ничего не попишешь. Весело, ничего не скажешь. Выпила с горя четверть бутылки шампанского, завалилась с вечера спать.

Январь выдался тревожным. Начатую рабочими Путиловского завода забастовку подхватили за малым исключением все столичные предприятия. Перестала ходить конка, не было электричества, ужинали при свечах. На улицах неспокойно, всюду военные патрули, разводят то и дело мосты. Шквальный ветер с моря, холод, слякоть, зловещая тишина за окнами

В субботу приехала из Москвы старшая сестра, осталась ночевать. Назавтра они собирались на премьеру в Театр литературно-художественного общества Суворина поставивший первый ее драматургический опыт, одноактную пьесу «Женский вопрос». Написала сгоряча смутно представляя себе сценичность вещи. Назвала «фантастической шуткой». Семейная история с персонажами шиворот- навыворот: мужчины рядятся в женщин, женщины в мужчин. «Господи, освистают, деньги назад потребуют за билеты»…

Режиссер Евтихий Карпов, человек старого закала, настойчиво советовал придумать псевдоним.

– Для афиши, чтобы бросалось в глаза. «Надежда Бучинская» обыденно, скушно.

«Стоит ли? – думала? А, в общем, отчего не попробовать. Псевдонимы у литераторов вещь обычная».

Прятаться за мужское имя не хотелось: малодушно и трусливо. Выбрать что-нибудь звучное, на иностранный манер? Вспомнила лакея в доме, Степана, редкостного дурака, домашние звали его за глаза «Стеффи». Дураки, как известно, приносят счастье. Отбросить для благозвучия первую букву, получится «Тэффи». Звучит выразительно, даже загадочно. У Киплинга, вспомнила, в каком-то рассказе читала о маленькой девочке Таффимай Металлумай, или, сокращенно, Taffy по-английски. Отлично!..

Вечером вымыла по совету Вари пышные свои волосы настойкой из ромашки и розмарина.

– Головка у тебя загляденье, – накручивала кончики ее прядей на папильотки сестра. – Глянь на мои патлы. Как у цыганки. Вечно сальные, перхоть сыплется. И отваром из дуба мою, и календулой, и подсолнечником – как мертвому припарки.

В воскресенье они припозднились, позавтракали к одиннадцати. В театре она обещала быть к полудню, из дому вышли имея в запасе час, поймали санного извозчика.

– К Фонтанке нынче непросто подъехать, барышни, – сообщил озабоченно извозчик. – Неспокойно, войска кругом, полиция вертает назад от центра. Народ валит со всех сторон. Челобитную, вроде, вручить хотят царскому величество. Ко дворцу прорываются.

– Постарайся, голубчик, – протянула она бородатому вознице трешку, – нам в театр нужно позарез.

– Актерки?

– Актерки, актерки. Давай, трогай!

– Эх! – надвинул поглубже шапку возница. – Где наша не пропадала!

Было не холодно, умеренный ветерок с залива, редкие снежинки в воздухе. День для прогулок, на улицах много гуляющих.

На Невском попали в затор: тротуары заполнены толпой, по проезжей части двигались рабочие колонны с плакатами, хоругвями, царскими портретами. Молча, сосредоточенно, с угрюмыми лицами.

– Попали, – бурчал жавшийся к обочине извозчик, – таперь не развернешься..

У набережной Мойки путь колоннам преградили кавалерийские отряды. Из конного строя навстречу демонстрантам вылетел офицер с нагайкой.

– Назад! Не велено далее!

– Нам велено! – чей-то звонкий голос в ответ. – Мы к государю, с петицией.

– Назад, сказано! – кружил, осаживая лошадь, офицер.

Со стороны Дворцовой площади бежали с винтовками наперевес солдаты, прозвучали первые выстрелы.

– Слезайте, барышни, – отвернул меховую полость возница.– Как бы шальную пулю не схлопотать…

Со стороны Александровского сада гремели залпы, в конных полицейских летели камни и палки, слышались крики: «Палачи!» Убийцы!» «Долой самодержавие»!

Они пробирались задними дворами к театру, натыкались на патрули, умоляли пропустить:

– Вон же наш дом, за углом! Дети одни остались! Пожалуйста, господин офицер!

– Нашли время для прогулок! Не видите, что творится?

– Умоляем, господин офицер!

– Давайте, мигом!