Читая Тэффи

Все это потом куда-то ушло, краски мира потускнели, стали черно-белыми, утратила способность быть счастливой просто так. Гимназисткой девятого класса оказалась по какому-то случаю на окраине города. Июльская жара, пыль, поблизости ни одного извозчика. Стояла озираясь на загаженном тротуаре, увидела подъезжавшую к остановке конку. Рассохшийся, облепленный пассажирами вагон с открытыми окнами тащила из последних сил тощая кляча с распаренными боками, в печальных ее глазах читалось: «Сдохнуть бы вам всем назло, пешком потопаете по жаре». Она поднялась по ступенькам, взяла билет. Унылый кондуктор сипло протрубил в рожок. В заполненном людьми вагоне нечем было дышать, пахло раскаленным утюгом. Она нашла свободное место, села – моментально пристроилась рядом развязная личность, произнесла дыша в лицо соленым огурцом: «Разрешите вам сопутствовать». Не говоря ни слова она встала и вышла на площадку…

В дверь стучат, горничная принесла свежую почту. Пачка газет, казенные письма мужу. Вскрыла ножницами бандероль: настенный календарь на новый, 1901-ый, год. Двадцатое столетье на дворе, бог мой! Прошла к окну, отогнула занавес, смотрела на сугробы во дворе, заснеженные крыши, утопавший в снегу лес. Устала от бесконечной зимы, волчьего воя за окнами по ночам. Съездить что ли к парикмахеру в Могилев, привести себя в порядок к Рождеству? А после заглянуть во всей красе в модный магазин мужниной пассии. Пройтись небрежно среди полок, купить что-нибудь из галантереи, вызвать через приказчика хозяйку. «Так это вы? – спросить прищурясь. – Полагала, что у мужа лучше вкус»…

Глупо как, пошло, бр-рр!

Прошла к шифоньеру, отворила створку, принялась перебирать платья, юбки. Извлекла из нижнего ящика купленную на прошлогодней ярмарке в Житомире котиковую шубку. Ни разу не надевала: зачем? Намного удобней ходить по-деревенски, в бараньем полушубке. И в валенках с калошами.

– Адель! – закричала в открытую дверь. – Поезжайте на станцию, закажите мне билет в Петербург на будущую неделю!

2.

За синей птицей

Откланялся кордебалет, вновь пошел занавес, зал гремел аплодисментами. Из-за кулис за руку с Сергеем Легатом выпорхнула бабочкой Кшесинская в диадеме и колыхавшихся ажурных тюниках поверх очаровательных ножек только что протанцевавших на бис в стремительной круговерти тридцать два фуэте.

«Виват, Кшесинская! Браво! Брависсимо!» – слышалось со всех сторон. Летели с балконов цветы, в проходах обгоняя друг друга спешили к авансцене с корзинами роз, гиацинтов и лилий балетоманы. Аплодисменты то затихали, то возобновлялись с новой силой, выбегавшая на поклоны примадонна застывала у рампы наклонив головку в грациозной позе, уносилась стремглав сопровождаемая партнером, возвращалась на очередной шквал рукоплесканий…

Створки занавеса запахнулись в последний раз, померкла хрустальная люстра, загорелся свет. Они прошли вслед за публикой к гардеробу, оделись, вышли на пронизываемую ледяным ветром площадь. Стояли пряча руки в муфты, искали взглядами свободного извозчика.

– Ног не чую, – постукивала нога об ногу Леночка. – Давай к каналу пройдем, там легче будет перехватить.

– Дождемся здесь, стой спокойно, – отозвалась она.

Из-за угла, со стороны служебного входа вывернули в эту минуту сани, они, было, кинулись навстречу. Что за дьявольщина! Упряжку вместо коней тянула с радостными выкриками группа молодежи в студенческих шинелях и фуражках, следом вприпрыжку, утопая в сугробах шумная толпа. Сани проехали в нескольких метрах от них, промелькнула в свете фонаря накрытая по плечи меховой полостью Кшесинская в горностаевой шапочке, миг, и живописная кавалькада растаяла в снежной круговерти. Театр!

Ехали спустя короткое время в заледенелом коробке на визжащих полозьях, валились смеясь друг на дружку на поворотах. Согрелись за ужином мадеркой, Лена по давней привычке прибежали к ней в спальню в ночной рубашке, забралась под одеяло, прижалась.

– Поговорим, да?

Засопела через минуту ровненько в бочок. Дылдочка, ласкушка, лучшая в семье, была бы милостива к ней судьба…

Она долго не могла уснуть. Думала об оставленных детях. Папочкины дочки, проживут спокойно без нее, А она без них? Наверняка она плохая мать: месяц с лишком в отъезде, а не скучает, не рвется назад. Петербург спрут. Увлекает, кружит голову, вселяет надежды.

Неузнаваем: электрические фонари вдоль проспектов, банки на каждом шагу, модные магазины, иллюзионы, увеселительные заведения, игорные дома. Люди вокруг деятельны, возбуждены, торопятся жить. Женщины укорачивают юбки, завивают коротко волосы, в салонах до упаду танцуют фокстрот, уанстеп и танго, на благотворительных и литературных вечерах в открытую нюхают «порошок» (кокаин в аптеках продается свободно, самый лучший, немецкой фирмы «Марк», стоит полтинник за грамм).

Машу она не застала – уехала в санаторий. Жалуется последнее время на боли в сердце, ночные кошмары, лечится у знаменитых докторов.