Чюрлёнис

Когда Чюрлёнис умолк, Майронис резко поднялся и вышел из комнаты. Вернулся он с накинутой на шею епитрахилью и с молитвенником в руках. Заговорил по-латыни, которой Чюрлёнис не знал и потому не понимал Майрониса и вообще – что происходит.

Майронис же, перекрестив Константинаса, сказал:

– Теперь я могу написать вам записку – выдать справку, что вы исповедовались. Считайте, что этот вопрос улажен.

Глава восемнадцатая. «Без тебя я совсем ничего не стою…» (1908–1909 годы). Друскеники – Плунгяны

Завершался 1908 год – декабрь перевалил за середину.

Ранним зимним вечером, занимаясь рукоделием (штопкой белья), Аделе словно проронила:

– Пустеет наш дом. Тихий стал, а какой был! – И тут же, вздыхая: – Как они там?..

«Они» – разъехавшиеся дети. «Там»… Кастукас – в Петербурге, Пятрас – в Вильне, там же Мария – у мужа, Виктораса, Стасис – в Варшаве, Повилас – в далекой Америке, Йонас «где-то (не пойми где!) временно устроился органистом»…

Константинас, чтобы отвлечь супругу от грустных мыслей:

– Кастукас пишет веселые, шуточные письма.

– Это чтобы скрыть от нас сложности и неприятности – работы у него нет.

Ядвиге девять лет – ей непонятна озабоченность матери:

– Раз нет работы, значит, приедет на Рождество, и наступят хорошие дни. Как раньше.

Кастукас приехал, Стасис тоже, но «как раньше» – весело и беззаботно – не стало.

Кастукас много рассказывал о Петербурге. Признавался, что город ему не понравился, но при этом восторгался хранилищами сокровищ – Эрмитажем, Русским музеем императора Александра III, естественно, добрым словом поминал Добужинского, Бенуа, других мирискусников. Повествуя о своей жизни в столице Российской империи, говорил если не с юмором, то с легкой иронией. Развеселил отца – до слез! – рассказом об «исповеди» у Майрониса.

– Ксендз так и сказал?!.. – хохотал отец. – Так и сказал: «Считайте, что этот вопрос улажен!»?

Через несколько дней Кастукас словно сам себе задал вопрос:

– Каков Петербург? – И сам же на него ответил: – Замечательный город…

Восклицания Аделе в словах сына не заметила. Она осторожно сказала сыну:

– В день приезда ты говорил совсем другое. Что тебе Петербург не понравился.

– Город – замечательный, люди – замечательные! Вот только небо в Петербурге – серое, мрачное, кажущееся беспросветным. Оттого и в комнате моей постоянные сумерки. Берешь кисть, но словно серая тьма преграждает дальнейшие движения руки. Пианино нет. Пианино – мечта. Иду к Добужинскому – у него прекрасный рояль.

Кастукас не обмолвился о гнетущем чувстве одиночества. Только, повысив голос, сказал:

– Приедет Зося, и комната озарится солнечным светом!

– А холера?

– По поводу холеры не стоит тревожиться – не так уж она страшна… Но – странное дело: тоска по родине, по близким людям побуждает к творчеству!

Ностальгическая «Полька»

В Друскениках Чюрлёнис – среди родных и близких ему людей, но рядом нет Софии, его Зоси. Она – в Плунгянах. Там живет ее дядя, Винцентас Ярулайтис, он ксендз. Уже договорились: дядя будет их венчать. Венчание и свадьба назначены на первый день нового, 1909 года.

«Знаешь, я такой теперь ни на что не годный, когда бываю один, страшно! – пишет Кастукас любимой. – Слоняюсь из угла в угол и тоскую, нигде себе места не могу найти, а как подумаю о тебе, – мне настолько тоскливо и грустно, как еще никогда в жизни не было… И скажи мне, единственная, почему это время… теперь словно совсем не движется? Течет долгий скучный час и влечет за собой грустный и еще более длинный час с шестьюдесятью минутами-черепахами, и так без конца. И что хуже всего – все эти часы и минуты такие длинные и пустые, бесплодные, зря упущенные. Зоська, единственная, уже я теперь не представляю себе жизнь без тебя. Без тебя я совсем ничего не стою… Так ты думаешь, что я выдержу здесь один без тебя столько времени?..»

Кастукас достал из кладовки большую коробку с елочными игрушками, кликнул Ядвигу:

– Воробышек, ты уже большая; в этом году сама будешь украшать елку. На Рождество позовем Роже с детьми – будет нам всем радость.

Ядзе занялась делом.

На дне коробки лежала нотная тетрадь. На яркой обложке по-польски было написано только два слова: «Полька-сторублевка».

«Простенькая веселая мелодия – вальс, можно будет на Рождество сыграть – нужно разучить», – полистав ноты, решила Ядвига, но – не утерпела! – кинулась к брату:

– Кастукас, «Польку-сторублевку» помнишь?

– Помню.

– Сыграть сможешь?

– Смогу.

Ядвига демонстративно спрятала нотную театрадь за спину:

– И без нот сможешь?

– И без нот смогу, – Кастукас даже не спросил, чем вызвана просьба, сел за инструмент.

«Польку-сторублевку» сыграл без запинки.

Аделе слушала, прислонившись к дверному косяку.

Кастукас посмотрел на мать, улыбнулся:

– Помните, мама?

Аделе кивнула.

– Венгра в зеленой шляпе с аршином за спиной тоже помните?

Улыбнулась и Аделе: