Чюрлёнис

Обсуждение завершилось в полночь. Где ночевать? «Какие-то студенты», «благородные литовцы», увели Чюрлёниса на ночлег к себе. Глубокой ночью, за чаем, разговор продолжился – говорили о литовской литературе, в которой, неожиданно для себя узнал Чюрлёнис, есть «два титана – Хербачяускас[84] и София Кимантайте, а остальные – мелочь»!

Чюрлёнис не стал признаваться, что Кимантайте его невеста, притворился, что «мне ничего, только жарко».

«Ах ты, маленькая, маленькая моя, – пишет он Софии, – целую твои туфельки и калоши, падаю пред тобой и прошу не злиться на меня. Хорошо? Улыбаешься? Ну, хорошо уже, хорошо».

В ту ночь он спал «прекрасно». Ему приснилось, что на «большом шару» («может быть, это был даже земной шар») была положена доска. На одном конце стояла София, на другом – Хербачяускас. Они качались. Хербачяускас был ужасно худой и не мог удержать равновесия. Поэтому упал и, увлекаемый каким-то вихрем, начал вертеться вокруг шара, который наконец-то исчез вместе с ним, а доска стала мостом, таким высоким, что не было видно, на чем он стоит. «И ты по нему медленно шла и говорила: “Хочешь? Или не хочешь?”»

В день написания письма, то есть 11 октября, Чюрлёнис продолжил поиск квартиры. «Был и у Кялпши[85]».

Обедал Константинас в студенческой столовой.

Литовские и польские студенты петербургских высших учебных заведений создали дешевую столовую, которая при необходимости становилась клубом. Забегая вперед, скажем, Чюрлёнис участвовал в проводимых там вечеринках. Однажды на танцы не явился нанятый пианист, и Константинас вызвался его заменить, причем сказал, что играть будет даром. Играл он – вальсы, мазурки, хороводы – до восьми утра. Чем сэкономил студенческому содружеству три рубля.

После обеда вновь поиск жилья. Остановил свой ограниченный средствами выбор на квартире 102 в доме 55 по Вознесенскому проспекту – адрес Чюрлёнис указывает в письме к Софии.

«Заплатил 14 рублей за месяц, комната чистенькая, светлая, только что оклеенная обоями. Есть стол, три стула, три цветка, плевательница и лампа». «А наутро выяснилось, что комнатка неважная, темная, тесная, занавески, скатерти грязные, хозяева не очень симпатичные… лестница загажена, а все остальное далеко от комфорта». «Отступать было уже поздно. Залог был дан, вещи погружены. Когда найду лучшее, обязательно переселюсь. Но пока хорошо и так».

«Рисовать невозможно – так темно. Что будет? Квартиру обязательно поменяю – поспешил снять, т. к. страшно не люблю ночевать у чужих. Всегда мне кажется, что это большая неприятность и просить ночлег надо только в случае большой надобности. А теперь есть так, как есть, но я спокоен, могу думать, мечтать и кое-что делать».

«Видишь, что за мелочи меня окружают? А ты море помнишь? А черный закат? Это уже хорошо. А слышишь, как шумят волны? И играют, и поют. Помнишь? А самые большие волны помнишь? Дитя мое, дитя. А помнишь, как протянула мне светящийся шар, когда еще не знал тебя? Зося! Разговаривай со мной чаще, как тогда, когда еще не знал тебя. И всегда держи большой свет в своих ладонях. Хорошо? Зося? Зося, Зосечка, единственная, необычная, белая, лучезарная жена моя, обнимаю, ласкаю и целую тебя».

В этой «комнатке» его посетил Мстислав Добужинский. Вот как он описывает визит в воспоминаниях:

«Жить Чюрлёнис устроился на Вознесенском проспекте, напротив Александровского рынка, между Фонтанкой и Садовой, во дворе большого дома. Комнату, узкую и темную, он снял в бедной квартире, где постоянно шумели дети и пахло кухней. Здесь я впервые познакомился с его фантазией. В этой крохотной темной комнатушке на бумаге, кнопками прикрепленной к стене, он кончал в те дни поэтичнейшую “Сонату моря”».

Рассматривая картины Чюрлёниса, Добужинский говорил:

– Главное, что совсем оригинально, черт знает, всё из себя.

Через некоторое время Добужинский показывал работы Чюрлёниса Бенуа, Сомову, Лансере, Баксту, Сергею Маковскому. Работы Чюрлёниса произвели сильное впечатление, и было принято решение отобрать некоторые из них для выставок.

«Захаживаю в Эрмитаж и в Музей Александра III…»

Письма приходят «до востребования». За ними Чюрлёнис ходит на почтамт.

«Возвращаясь с почты, заметил, что дымка – чудесная вещь. За мной дымка, напротив – дымка, со мной и во мне – только ты, Зося, и я. И ничего больше. Замечательные дворцы вырисовываются в дымке – еле проглядывают, подойду ближе – ничего особенного, а дальше – какие-то чудеса во мгле, и снова – ничего особенного, вокруг дымка и дымка, а в кармане – письмо Зоси, а в сердце – радость, идти легко – сами ноги несут», – пишет он 15 октября 1908 года.

Начинается это письмо несколько странно – можно подумать, оно продолжение предыдущего.

«Видишь, видишь, какая ты необычная! Только получил твое третье письмо, Зосечка, и все мне очень нравится, и настроение поправилось, и хотя – не хотя, опять поднял голову выше.

‹…› Сегодня курсировал, как надо».

Чюрлёнис перечисляет тех, у кого он «сегодня» был: Зигарас, Твардовский, Жербовскас.